Недавний инцидент в Испании и Португалии, где массовое отключение электроэнергии затронуло более 50 миллионов человек, вызвал широкий общественный резонанс и продемонстрировал высокую степень уязвимости современной инфраструктуры. Из энергосистемы было выведено порядка 15 гигаватт мощности — около 60% от совокупного потребления, что спровоцировало остановку транспорта, срыв работы больниц, закрытие торговых точек и отключение связи. Несмотря на наличие резервных генераторов, через несколько часов начали выходить из строя мобильные сети: перегрузка вызовами и исчерпание ресурса аккумуляторов на ретрансляторах привели к их отключению. В условиях отсутствия интернета и мобильной связи радио стало основным каналом экстренного информирования. Через автомобильные и портативные радиоприёмники власти оперативно передавали населению инструкции и обновления.   Этот случай в Европе акцентировал внимание на критическую необходимость наличия автономных, устойчивых к отключениям источников информации. Прямая аналогия прослеживается и в условиях Узбекистана. Хотя страна не относится к числу высокосейсмичных регионов, в долгосрочной перспективе не исключена вероятность ощутимых землетрясений. В настоящее время функционируют около 60 сейсмологических станций, а Республиканский центр сейсмопрогностического мониторинга МЧС регулярно формирует оценки и прогнозы для профильных структур.   Однако важным компонентом национальной устойчивости остаётся наличие эффективных систем экстренной коммуникации. Стоит особо подчеркнуть необходимость разработки единого радиоканала, ориентированного на массовое бытовое радиовещание, через который можно будет доводить до населения информацию о ходе ликвидации последствий чрезвычайных ситуаций.   Радио, в данном контексте, обладает очевидными преимуществами: оно энергонезависимо — может функционировать на батарейках, солнечных панелях или ручных генераторах; обладает широкой зоной покрытия, включая сельские и труднодоступные районы; при этом остаётся простым в эксплуатации и доступным для всех слоёв населения.   Таким образом, европейский инцидент выявил структурные уязвимости цифровой зависимости и подчеркнул необходимость инвестиций в устойчивые каналы связи. В условиях возможных природных или техногенных катастроф в Узбекистане радио может стать ключевым звеном в системе общественной безопасности. В этой связи целесообразно усилить внимание к развитию и интеграции автономных радиосетей как стратегического ресурса национальной готовности к ЧС.   * Институт перспективных международных исследований (ИПМИ) не принимает институциональной позиции по каким-либо вопросам; представленные здесь мнения принадлежат автору, или авторам, и не обязательно отражают точку зрения ИПМИ.

В 2024 году структура мировой генерации электроэнергии вновь продемонстрировала сильную зависимость от ископаемых источников — угля, газа и нефти, на долю которых пришлось почти 60% выработки. Тем не менее, наблюдается устойчивый рост доли возобновляемых источников энергии (32,1%) и умеренное укрепление позиций ядерной энергетики (9,1%). Этот дисбаланс отражает сложную динамику глобального энергетического перехода: декарбонизация происходит, но крайне неравномерно по регионам.   Энергетический микс 2024 года:   Уголь — 34,5% Газ — 23,5% ВИЭ — 32,1% Ядерная энергия — 9,1% Нефть — 0,7%   Региональные особенности: Индия сохраняет рекордную долю угля (73,4%) на фоне низкой доли ВИЭ (20,5%) и атомной энергии (2,6%), обусловленную стремительным ростом спроса. Китай опирается на уголь (58,4%), но активно развивает ВИЭ и ядерную энергетику. США делают ставку на природный газ (42,6%) как переходный ресурс, дополняя его ВИЭ (23,3%) и атомной энергией (18%). ЕС выступает лидером декарбонизации: почти 49% генерации обеспечивают ВИЭ, а ещё 23,6% — АЭС, при минимальной доле угля (10,7%).   Ключевые тенденции: ВИЭ демонстрируют уверенный рост, особенно в ЕС, но остаются ограниченными из-за нестабильности генерации и недостатка инфраструктуры накопления. Ядерная энергетика остаётся стабильным источником низкоуглеродной энергии, востребованным в странах с высокими климатическими амбициями. Газ играет роль временного компромисса, особенно в США, однако его долгосрочная экологическая приемлемость — под вопросом.   Стратегические выводы: Ускорение энергетического перехода требует системных инвестиций в ВИЭ и сетевую модернизацию. Ядерная энергетика — ключевой инструмент для надёжной декарбонизации. Газ может играть роль переходного ресурса, но не заменит необходимость в нулевых выбросах. Развитие водородной энергетики и интеграция с ВИЭ создают перспективную модель устойчивой генерации.   Мировая энергетика в 2024 году балансирует между прежними моделями и новым зелёным курсом. Уголь и газ пока доминируют, но потенциал ВИЭ и атомной энергии даёт основания для оптимизма. Главный вызов — обеспечить справедливый и технологически устойчивый энергетический переход в глобальном масштабе.   * Институт перспективных международных исследований (ИПМИ) не принимает институциональной позиции по каким-либо вопросам; представленные здесь мнения принадлежат автору, или авторам, и не обязательно отражают точку зрения ИПМИ.

В социальных сетях активно обсуждается видео, в котором говорится об отмене ряда американских программ на общую сумму в 250 млн долларов. Среди них — грант на повышение прозрачности в хлопковой отрасли Узбекистана. Этот проект стартовал в августе 2022 года и должен был завершиться в декабре 2026 года. Он предусматривал внедрение международных трудовых стандартов в отрасли. В 2022 году на реализацию было выделено 2 млн долларов, а в 2025 году планировалось направить ещё 1 млн. Ранее Госдепартамент США уже отменил 139 грантов на сумму 215 млн долларов, в том числе проект в Узбекистане по развитию гражданского участия (2,5 млн долларов).   Такие решения отражают изменение внешнеполитических приоритетов администрации США, которая всё больше концентрируется на внутренних задачах и пересмотре международных программ поддержки. Тем не менее, посол США в Узбекистане Джонатан Хеник в своём интервью подчеркнул, что двусторонние отношения остаются прочными, основанными на доверии и уважении, а США признают за Узбекистаном право на независимую внешнюю политику.   Рассматривать отмену грантов стоит как следствие внутренней повестки страны-донора. Конечно, принципы культурной дипломатии и грантовой поддержки играют важную роль в развитии международных связей, и такие инициативы ценятся. Однако Узбекистан обладает собственным потенциалом, что позволяет ему уверенно двигаться вперёд независимо от внешней поддержки.   Развитие гражданского общества в стране остаётся приоритетом государственной политики: только за последние годы принято более 60 нормативных актов, создана правовая и институциональная база для поддержки ННО и инициатив населения. Хлопковая отрасль, в свою очередь, остаётся стратегической: Узбекистан ежегодно производит около 1 млн тонн хлопкового волокна (5% мирового объёма), из которых 800 тыс. тонн экспортируются. Экспорт текстиля в 2023 году составил 2,87 млрд долларов.   В целом, экспертное сообщество Узбекистана с уважением относится к приоритетам внешнеполитических партнёров, одновременно акцентируя внимание на устойчивом внутреннем развитии страны.   * Институт перспективных международных исследований (ИПМИ) не принимает институциональной позиции по каким-либо вопросам; представленные здесь мнения принадлежат автору, или авторам, и не обязательно отражают точку зрения ИПМИ.

Шохрух Саидов, член Клуба волонтеров ИПМИ, в своем комментарии к недавнему взаимодействию Казахстана с Афганистаном утверждает, что официальный визит заместителя премьер-министра Серика Жумангарина в Кабул с 21 по 23 апреля знаменует собой значительную перестройку региональной дипломатии Астаны. Автор утверждает, что подписание Казахстаном двадцати соглашений на сумму 140 миллионов долларов с администрацией, возглавляемой талибами, не является просто транзакцией, а отражает сознательный стратегический сдвиг в подходе Центральной Азии к Афганистану, особенно после исключения Россией «Талибана» из списка террористических организаций. В этом контексте Казахстан предстает как региональный игрок, намеренный балансировать между экономическими интересами и прагматичными внешнеполитическими корректировками.   В комментарии подчеркиваются три основных направления, на которых строится работа Казахстана: транзит, торговля и ресурсная дипломатия. Саидов подчеркивает заинтересованность Казахстана в превращении в ключевой транзитный коридор между Россией и Индийским океаном через Афганистан. Примечательно, что это видение совпадает с долгосрочной целью Астаны по диверсификации торговых маршрутов в условиях меняющихся глобальных цепочек поставок и растущей геополитической фрагментации.   Автор также отмечает значительный рост экспорта сахара, а также возможности для экспорта зерна, муки и кондитерских изделий. Учитывая, что население Афганистана превышает 41 миллион человек, автор считает, что доступ к этой потребительской базе дает как немедленные экономические выгоды, так и долгосрочный потенциал для устойчивого роста торговли. Саидов обращает внимание на вхождение Казахстана в минерально-сырьевой сектор Афганистана, подчеркивая отправку геологической миссии в провинцию Нуристан и сбор образцов руды для анализа. По его мнению, этот шаг может стать предвестником углубления сотрудничества в области добычи ресурсов и представить Казахстан в качестве технического партнера в неосвоенной горнодобывающей экономике Афганистана. Решение о создании совместной технической группы отражает стремление к структурированному и научному сотрудничеству, что потенциально позиционирует Казахстан как регионального лидера в ответственной разработке ресурсов.   В заключение автор утверждает, что взаимодействие Казахстана с Афганистаном — это продуманная политика, выходящая за рамки экономической целесообразности. Оно отражает стремление повлиять на инфраструктурную и торговую архитектуру Центральной Азии, осторожно ориентируясь при этом в пост-американской афганской реальности. Как отмечает Шохрух Саидов, более широкое воздействие может оказать переопределение региональных связей, при котором Астана позиционирует себя не только как торгового партнера, но и как стратегический мост, соединяющий Россию, Центральную и Южную Азию.   Читайте на сайте paradigma.uz   * Институт перспективных международных исследований (ИПМИ) не принимает институциональной позиции по каким-либо вопросам; представленные здесь мнения принадлежат автору, или авторам, и не обязательно отражают точку зрения ИПМИ.

Политика Великобритании с начала 2025 года вступила в фазу корректировки стратегических приоритетов на фоне меняющейся глобальной конфигурации. В центре внимания — укрепление оборонного и торгово-экономического сотрудничества с ЕС. Это не только обозначает «перезагрузку» отношений после Brexit, но и представляет собой тонкий дипломатический манёвр, направленный на то, чтобы не разрывать связи с Вашингтоном, при этом усиливая автономию европейского вектора британской внешней политики.   Ведущей тенденцией здесь является приоритет оборонного взаимодействия, которое, по сути, становится точкой входа в более широкую политическую и экономическую конвергенцию. Поддержка Украины, развитие совместных оборонных технологий и участие британского ВПК в механизмах нового оборонного фонда ЕС (€150 млрд) представляют собой прагматичный выбор, продиктованный необходимостью адаптации к растущей фрагментации трансатлантической архитектуры безопасности. Особенно примечательно, что в условиях ослабления гарантий со стороны США и нестабильной глобальной экономики именно безопасность становится базисом для дальнейших интеграционных шагов.   Символичным становится заявление Лондона о «совместных ценностях», которое, хотя и не упоминает Трампа напрямую, фактически противопоставляется его подходу к международным делам — односторонности, тарифному протекционизму и отклонению от климатических обязательств. Великобритания демонстрирует намерение действовать в унисон с ЕС в вопросах поддержки Украины в пределах её международно признанных границ, защиты глобальной торговой системы и выполнения Парижского соглашения. Тем самым она посылает чёткий сигнал — ориентация на устойчивость международного порядка и многостороннее взаимодействие остаются приоритетом.   Однако столь активное сближение с Брюсселем вызывает внутренние и внешнеполитические дилеммы. Во-первых, существует риск раздражения Вашингтона, особенно если будущая администрация Трампа вновь сделает ставку на жёсткий торговый курс. Во-вторых, британскому истеблишменту необходимо лавировать между интересами британских фермеров, промышленников и сторонников жёсткого суверенитета, что ограничивает возможности глубокой нормативной интеграции с ЕС. Тот факт, что Лондон чётко заявил о нежелании понижать стандарты в сфере продовольствия и автопрома, говорит о стремлении сохранить автономию в критически чувствительных секторах, одновременно добиваясь послаблений со стороны США.   Сложность позиции Великобритании ещё более усугубляется тем, что страна, по сути, выступает в роли моста между двумя конкурирующими экономико-политическими центрами — ЕС и США. Это даёт Лондону определённые возможности для посредничества и укрепления собственной роли на мировой арене, но требует стратегической последовательности и дипломатической пластичности. Если правительство Стармера сумеет реализовать намеченную связку «оборонное сотрудничество — экономический диалог — климатическая солидарность», это может стать моделью нового типа отношений «Европа плюс» — без членства, но с глубокой кооперацией в ключевых сферах.   В заключение следует отметить, что нынешняя перезагрузка отношений Великобритании и ЕС — это не просто тактический выбор, а реакция на сдвиги в самой системе международных отношений. В условиях эрозии глобального лидерства США и роста нестабильности в Восточной Европе именно региональные альянсы, основанные на ценностях, безопасности и прагматизме, становятся точками устойчивости. Великобритания, пережив болезненный разрыв с ЕС, может вновь превратиться в одного из столпов европейской стабильности — при условии, что ей удастся сохранить баланс между трансатлантическим и континентальным измерениями своей политики.   * Институт перспективных международных исследований (ИПМИ) не принимает институциональной позиции по каким-либо вопросам; представленные здесь мнения принадлежат автору, или авторам, и не обязательно отражают точку зрения ИПМИ.

Обострение торгово-экономических противоречий между Китаем и США способно оказать значительное влияние на глобальный нефтяной рынок. По оценке отраслевых аналитиков, в случае углубления конфликта, сопровождающегося снижением темпов роста экономики КНР, прирост спроса на нефть в стране может сократиться вдвое — с 180 тыс. баррелей в сутки до 90 тыс. баррелей. Это особенно ударит по сегментам дизельного топлива, активно используемого в промышленности и транспорте, а также по нефтехимии, тесно связанной с экспортом и производственными цепочками.   Китай традиционно играет ключевую роль как один из крупнейших потребителей нефти в мире. По данным IEA (International Energy Agency), на долю КНР приходится около 15% мирового спроса на нефть, а любые колебания в ее экономике моментально отражаются на глобальных ценах. Однако в последнее время, как отмечает Rystad Energy, рынок стал менее чувствителен к геополитическим новостям — включая переговоры США и Ирана по ядерной программе или украинский конфликт. Это может быть связано с тем, что участники рынка закладывают в ожидания долгосрочную волатильность и не реагируют на отдельные политические сигналы столь остро, как ранее.   Тем не менее, отношения между США и Китаем остаются ключевым фактором неопределенности. В частности, рассматривается возможность отмены американских санкций против отдельных китайских нефтеперерабатывающих заводов, что могло бы стимулировать импорт и внутреннюю переработку сырья.   С другой стороны, сезонные факторы играют на стороне роста цен. В Rystad Energy ожидают, что в летние месяцы стоимость барреля Brent может превысить $70, в основном за счёт сезонного увеличения потребления топлива. По состоянию на апрель, Brent колеблется на уровне $67, и любые позитивные сигналы из Китая могут поддержать ценовой рост.   Таким образом, торговая война между США и КНР выступает не только как макроэкономический вызов, но и как структурный риск для нефтяной отрасли, поскольку влияет на динамику спроса со стороны крупнейшего импортера и переработчика нефти. В условиях геополитической турбулентности именно Китай становится тем «барометром», по которому участники рынка оценивают устойчивость спроса и потенциал для роста цен на нефть.   * Институт перспективных международных исследований (ИПМИ) не принимает институциональной позиции по каким-либо вопросам; представленные здесь мнения принадлежат автору, или авторам, и не обязательно отражают точку зрения ИПМИ.