В своей аналитической записке Наргиза Умарова утверждает, что возобновление санкций США в отношении иранского порта Чабахар и параллельное углубление торговых связей Индии с Россией и ЕАЭС меняют выбор Центральной Азии в отношении южных транспортных коридоров. Хотя Узбекистан рассматривал возможность строительства логистических объектов в Чабахаре, эти планы не были реализованы, что свидетельствует об осторожности Ташкента, поскольку порт вновь подпадает под санкции, а доходность проекта выглядит неопределенной для страны, на долю которой приходится лишь небольшая часть торговли между Индией и Центральной Азией. В то же время Чабахар остается центральным элементом МТКСЮ и цепочек поставок Индия-Иран-Россия, что стимулирует Азербайджан, Туркменистан и другие страны поддерживать этот маршрут.   На этом фоне Ташкент обращается к альтернативе: более быстрому и прямому сухопутному мосту в Южную Азию через трансафганский (Кабульский) коридор. С 2022 года Узбекистан продвигает мультимодальный маршрут Беларусь–Россия–Казахстан–Узбекистан–Афганистан–Пакистан, призванный сократить время доставки из Северной Евразии в Южную Азию до примерно 20 дней. Центральным элементом является железная дорога Термез–Наибабад–Майданшахр–Логар–Харлачи, подкрепленная межправительственным соглашением от 17 июля о проведении технико-экономического обоснования с Афганистаном и Пакистаном. По предварительным оценкам, объем грузоперевозок может достичь 22 млн тонн к 2030 году и 34 млн тонн к 2040 году, причем большая часть грузов будет транзитом направляться на более крупные рынки, в том числе в Индию.   Умарова подчеркивает, что выбор коридора является не только логистическим, но и стратегическим. Расширение маршрутов Лазуритового коридора и МТКСЮ может перенаправить потоки Южная Азия–Европа в сторону побережья Каспийского моря (Туркменистан–Азербайджан), ослабив роль Узбекистана как трансъевразийского хаба. Напротив, функционирующий Кабульский коридор закрепит Ташкент на кратчайшей оси Евразия–Южная Азия, уменьшит зависимость от иранской инфраструктуры и будет соответствовать интересам Индии в диверсификации наземного доступа — при условии, что политические риски в Афганистане будут под контролем.   В заключение в кратком обзоре даны прагматичные рекомендации: действовать первыми и быстро в отношении коридора Кабул при широкой поддержке со стороны Центральной Азии; вести дипломатические переговоры с Дели для обеспечения поддержки и грузов; стремиться к созданию «единого транспортного пространства» в рамках ШОС для интеграции стандартов, графиков и финансирования. Параллельно с этим следует сохранить возможность хеджирования в Чабахаре для обеспечения гибкости, но рассматривать ее как дополнение к основной трансафганской стратегии, которая максимально увеличивает транспортную доступность, устойчивость и доходы от транзита Узбекистана.   Читайте на Jamestown Foundation   * Институт перспективных международных исследований (ИПМИ) не принимает институциональной позиции по каким-либо вопросам; представленные здесь мнения принадлежат автору, или авторам, и не обязательно отражают точку зрения ИПМИ.

В этом аналитическом обзоре Наргиза Умарова утверждает, что Азербайджан углубляет взаимодействие с властями Талибана посредством развития транспортных связей, позиционируя себя в качестве ключевого узла между Южной Азией и Европой. В центре внимания находится коридор «Лазурит», запущенный в 2018 году и возрожденный благодаря новым инициативам, который связывает Афганистан через Туркменистан, Каспий, Южный Кавказ и Турцию с европейской сетью. Баку позиционирует «Лазурит» как южное продолжение Среднего (Транскаспийского) коридора, предлагая Афганистану альтернативные пути до европейских рынков и ускоряя его интеграцию в транскаспийские перевозки. Недавние контакты на высоком уровне, кульминацией которых стали встречи в июле 2025 года на саммите ОЭС и посещение порта Алат, свидетельствуют о проактивных усилиях Азербайджана по развитию торговли, логистики и энергетического сотрудничества с Кабулом.   В кратком обзоре подробно описаны значительные инвестиции Азербайджана и Туркменистана, лежащие в основе этой стратегии: порт Алат в Баку и железная дорога Баку–Тбилиси–Карс, а также железнодорожные соединения Туркменистана с Акиной и Андхоем и модернизация Туркменбаши. Максимальное использование этих активов создает сильные стимулы для продления Лазурита в сторону Пакистана и Индии. Однако такое продвижение на юг имеет геоэкономические последствия для Узбекистана. Маршрутизация грузов из Южной Азии в Европу через Каспийское море, Туркменистан и Азербайджан может ослабить стремление Ташкента служить незаменимым трансъевразийским сухопутным мостом, особенно если «Лазурит» будет соединен с афганскими участками, которые не проходят по территории Узбекистана.   Умарова отображает на карте несколько взаимодействий между коридорами, которые определяют эту конкуренцию. Соединение «Лазурита» с Кабульским (трансафганским) коридором через Герат–Мазар-и-Шариф может возродить давно обсуждаемую железную дорогу «Пяти наций» (Китай–Кыргызстан–Таджикистан–Афганистан–Иран), минуя Узбекистан и сокращая транзит между Востоком и Западом. Параллельное расширение иранской железной дороги от Хафа до Герата и далее до Найбабада еще больше усилит транзитные потоки между Индией и Европой через Иран и Турцию, что приведет к сокращению доходов Центральной Азии и Южного Кавказа от транзита. И наоборот, западная трансафганская линия (Торгунди–Герат–Кандагар–Спин Булдак), которую поддерживают Туркменистан и Казахстан, может составить конкуренцию Кабульскому коридору и перенаправить транспортные потоки с узбекских маршрутов.   В заключении отчета делается вывод, что лучшим ответом Узбекистана будет не оборона, а наступление: ускорить реализацию проекта «Кабульского коридора» с максимальным участием Центральной Азии, соединить его с Северным железнодорожным маршрутом в ЕС (увеличив транзит Казахстана до 20 млн тонн в год) и предложить Баку совместный мультимодальный коридор Индия–Пакистан–Афганистан–Узбекистан–Казахстан–Азербайджан–Грузия–ЕС, который расширит базу питания Среднего коридора в Южной Азии. Параллельно с этим Ташкент должен продвигать альтернативу альянсу пяти стран, соединяющему Китай–Афганистан–Иран через Узбекистан и соседние страны, обеспечивая коммерческую жизнеспособность участка Мазар-и-Шариф–Герат. Стратегическая линия ясна: сохранить преимущество первопроходца на коридоре Кабул, по возможности согласовать интересы с Казахстаном и Азербайджаном и не допустить создания коридоров, которые структурно отстраняют Узбекистан от формирующегося сухопутного моста Южная Азия–Европа.   Читайте на Central Asia – Caucasus Analyst   * Институт перспективных международных исследований (ИПМИ) не принимает институциональной позиции по каким-либо вопросам; представленные здесь мнения принадлежат автору, или авторам, и не обязательно отражают точку зрения ИПМИ.

В этом аналитическом обзоре Азиза Мухаммедова и соавтор Джалал Уд-Дин Какар рассматривают дискуссию по поводу авиабазы Баграм в контексте ситуации в Афганистане после вывода войск. Через четыре года после вывода войск США высказывания президента Дональда Трампа в 2025 году о «возвращении» Баграма отражают сохраняющуюся озабоченность США ростом Китая и потерей стратегической опоры на окраине Центральной и Южной Азии. Авторы прослеживают интеллектуальную линию этой идеи до предупреждений конгрессмена Майкла Уолтца в 2021 году о том, что отказ от Баграма приведет к потере уникального рычага влияния на Китай, юг России, Иран и обладающий ядерным оружием Пакистан — аргумент, который Трамп позже усилил, хотя и с преувеличением географических данных.   Они подчеркивают двойственную идентичность Баграма: когда-то построенный Советским Союзом и расширенный США мега-хаб с двумя взлетно-посадочными полосами и десятками тысяч сотрудников; теперь — символ власти Талибана и поспешного ухода Вашингтона. Любое восстановление контроля США сталкивается с жесткими красными линиями Талибана, публично озвученными министром обороны Фасихуддином Фитратом, и более широкой риторикой группы о суверенитете. Хотя экономический спад Афганистана, зависимость от помощи и замораживание активов создают теоретические козыри для переговоров (гуманитарная помощь, снятие санкций, отмена ограничений на поездки), авторы предупреждают, что такие уступки рискуют узаконить международно изолированный режим и укрепить нарушения прав, особенно в отношении женщин.   Вторым стратегическим ограничением является расширение присутствия Китая. Раннее нормализация дипломатических отношений Пекина, сигналы об инвестициях и интерес к ресурсам Афганистана снижают влияние Запада и предлагают Талибану альтернативы взаимодействию с США. Роль Пакистана еще больше сужает пространство для маневра Вашингтона: связи Исламабада как с Пекином, так и с Талибаном делают поддержку возвращения США в Баграм стратегически дорогостоящей, даже если теоретически она могла бы оказать давление.   В заключении доклада говорится, что возвращение Баграма вряд ли возможно без далеко идущих политических компромиссов, которые Вашингтон может счесть неприемлемыми. В более широком смысле этот эпизод является проявлением соперничества между США и Китаем в регионе. Авторы подразумевают, что практическая политика заключается не столько в восстановлении базы, сколько в выверенной дипломатии, целенаправленных гуманитарных и экономических инструментах и координации с региональными игроками, что позволяет сохранить влияние, не признавая де-факто Талибан.   Читайте на World Geostrategic Insights   Джалал Уд-Дин Какар является научным сотрудником Центра исследований стратегии и политики в области безопасности и доктором наук в области международных отношений в Школе интегрированных социальных наук Университета Лахора, Пакистан.   * Институт перспективных международных исследований (ИПМИ) не принимает институциональной позиции по каким-либо вопросам; представленные здесь мнения принадлежат автору, или авторам, и не обязательно отражают точку зрения ИПМИ.

Аналитическая записка Рустама Махмудова для Международного дискуссионного клуба «Валдай» рассматривает Ближний Восток как ключевое звено стратегии внешнеполитической легитимации «Талибана» после 2021 года. Центральная гипотеза автора: арабские монархии Персидского залива — не только важные партнеры сами по себе, но и потенциальный «мост» к Западу и международным институтам. На этом направлении движение демонстрирует последовательность и гибкость: от восстановления и расширения официальных контактов с ОАЭ, Катаром и Саудовской Аравией до выстраивания рабочей повестки с Ираном, несмотря на тяжелое наследие 1990-х. Показательные вехи – прием ОАЭ верительных грамот талибского посла, визит в Абу-Даби делегации во главе с Сираджуддином Хаккани, участие де-факто «властей Афганистана» в дохийской встрече под эгидой ООН и возобновление работы саудовского посольства в Кабуле; в иранском векторе – аккредитация талибского дипломата и визит главы МИД ИРИ в 2025 году.   Второй контур – нарративная стратегия, адресованная «арабской улице» и иранской аудитории. Речь идет о системной критике действий Израиля и апелляции к языку международного права (суверенитет, территориальная целостность) для самоутверждения «Талибана» как «ответственного» актора. Махмудов подчеркивает ритуальный характер этой риторики: она почти не конвертируется в практические шаги, что объясняется нежеланием сжигать мосты к Западу и традиционным элитам Залива. Параллельно талибы инвестируют в образ «прагматиков» через акценты на борьбе с ИГИЛ-Хорасан и наркобизнесом – элементах, релевантных для международной повестки безопасности.   Третий пласт – экономическая игра вокруг транзитного положения и природных ресурсов Афганистана. Автор фиксирует активизацию Китая в нефтегазе и добыче, интерес к литию, а также растущую вовлеченность региональных игроков. Иран выходит на лидирующие позиции в торговле (рост оборота в 2024 году до $3,197 млрд при минимальном афганском экспорте), ОАЭ через GAAC берут на управление аэропорты, а Дубай выступает финансово-деловым хабом афганских элит. Катар – потенциальный инвестор в магистраль Термез–Мазари-Шариф–Кабул–Пешавар (~$5 млрд) и в цементный проект Jabal Siraj ($220 млн). Эти инициативы призваны усилить аргументацию «Талибана» в пользу признания через обещание региональной связности и экономической отдачи.   Главный ограничитель – позиция Запада по правам женщин, формирующая «потолок» для признания и сдерживающая даже прагматичные режимы Залива. Саудовская Аравия, ОАЭ и Катар публично сигнализировали талибам о неприемлемости запретов на образование и труд женщин. Внутренняя дуалистичность «Талибана» («Кандагар» как консервативное ядро против более прагматичного «Кабула») замораживает либерализацию. Тем не менее Махмудов допускает окно возможностей: признание ИЭА Россией 3 июля 2025 года, а потенциально и дальнейшие шаги Ирана и Китая, могут спровоцировать «цепную реакцию» и подтолкнуть игроков Залива и часть западных столиц к переоценке издержек непризнания. В таком сценарии права женщин рискуют отойти на уровень риторики, если баланс сил и транзитно-ресурсные стимулы перевесят репутационные издержки.   Читайте на сайте Международного дискуссионного клуба «Валдай»   * Институт перспективных международных исследований (ИПМИ) не принимает институциональной позиции по каким-либо вопросам; представленные здесь мнения принадлежат автору, или авторам, и не обязательно отражают точку зрения ИПМИ.

Авторы: Аббос Бобохонов, Убайдулло Ходжабеков   25-й саммит Шанхайской организации сотрудничества (ШОС), прошедший с 31 августа по 1 сентября 2025 года в Тяньцзине, стал поворотным моментом в истории организации как по масштабу, так и по политической значимости. Саммит был признан крупнейшим и наиболее важным событием за всю 24-летнюю историю ШОС, что отражает трансформацию организации из регионального блока безопасности в платформу с растущим геополитическим влиянием. Итоги и символизм саммита подчеркнули роль ШОС как ключевого механизма региональной интеграции и международного сотрудничества. Китайские исследователи отметили, что проведение саммитов на территории Китая сопровождается не только предоставлением финансовой и организационной поддержки, но и формулированием стратегического видения, свидетельствующего о возрастании роли КНР в системе глобального управления и многосторонней дипломатии. Кроме того, саммит ШОС наглядно продемонстрировал стремление Китая к трансформации существующего миропорядка при поддержке партнёров и сторонников, включая государства — участники ШОС.   Первоначально созданная с целью борьбы с терроризмом и укрепления региональной стабильности, ШОС постепенно трансформировалась в универсальную многостороннюю платформу, содействующую интеграции Евразии в экономической, технологической и гуманитарной сферах. Как отметил Чжао Лун, заместитель директора Шанхайского института международных исследований, организация сегодня вносит «позитивные элементы в послевоенный мировой порядок, ранее характеризовавшийся соперничеством великих держав», что отражает глобальный тренд на укрепление многосторонности. В этом контексте саммит в Тяньцзине стал важным форумом для стран Глобального Юга и государств средней мощи, ищущих альтернативу институтам, возглавляемым США.   Как отметила Генриетта Левин из Центра стратегических и международных исследований (CSIS), Китай в рамках ШОС инициировал создание шести новых платформ, нацеленных на углубление сотрудничества в энергетике, «зеленой» экономике, цифровых технологиях и сфере образования. Несмотря на вызовы, связанные с реализацией, эти инициативы отражают стремление Пекина институционализировать свою лидерскую роль внутри организации. Саммит в Тяньцзине подтвердил переход ШОС к статусу многопрофильной структуры, формирующей контуры нового многополярного порядка. Как резюмировало издание Reuters, «глобальное управление оказалось на новом перекрестке» - и Китай, при посредстве ШОС, позиционирует себя в центре этого процесса трансформации.   Китай сыграл ключевую роль в определении повестки дня и результатов саммита. В качестве председательствующей стороны в период 2024–2025 годов, Китайская Народная Республика организовала более 100 мероприятий высокого уровня и инициировала разработку двух ключевых документов: Тяньцзиньской декларации и Стратегии развития ШОС до 2035 года. Эти документы подтвердили приверженность принципам мирного сосуществования, невмешательства во внутренние дела и противодействия односторонним санкциям и торговым барьерам, а также призвали к расширению сотрудничества в таких сферах, как искусственный интеллект, управление данными и устойчивое развитие. По мнению эксперта британского аналитического центра Chatham House, данный саммит стал частью более широкой дипломатической кампании Пекина, направленной на позиционирование КНР в качестве архитектора многополярного миропорядка – в резком контрасте с политикой «отступления» и изоляционизма со стороны Вашингтона.   Одним из ключевых институциональных итогов стало решение государств-членов ШОС о создании Банка развития ШОС, получившего прямую финансовую поддержку со стороны Китая в размере 10 млрд юаней (1,4 млрд долл.) в виде кредитов и 2 млрд юаней (около 300 млн долл.) в форме грантов. Экономисты охарактеризовали данный институт как «главное практическое достижение саммита», подчеркивая стратегию Китая по расширению использования юаня и снижению зависимости от доллара США.   Эксперт Министерства коммерции КНР Чжоу Ми отметил, что данный подход способствует справедливому сотрудничеству и направлен на решение реальных проблем, а не на усиление геополитической конфронтации. Профессор Чжао Хуашэн из Фуданьского университета подчеркнул, что медленная, но поступательная институционализация ШОС представляет собой жизнеспособную альтернативу снижению активности многосторонних структур под эгидой США, особенно для государств, страдающих от санкционного давления и дискриминационных торговых мер.   Параллельно существенно расширилась и функциональная повестка организации, о чём свидетельствуют положения Тяньцзиньской декларации. Профессор Сяо Цянь из университета Цинхуа сопоставил ШОС с возглавляемыми США альянсами AUKUS и QUAD, отметив, что открытость, разнообразие и прагматичный экономический курс ШОС делают её привлекательной для государств, стремящихся избежать втягивания в конфликты великих держав. Важным элементом саммита стало активное участие не только стран-членов, но и государств АСЕАН, многие из которых сталкиваются с торговыми трениями с США. Отдельные эксперты подчеркнули, что такие страны, как Малайзия и Индонезия, рассматривают ШОС как «ворота» в азиатско-тихоокеанские рынки и как платформу для повышения своего международного статуса.   Геополитическую значимость прошедшего саммита ШОС в Тяньцзине усилило участие премьер-министра Индии Нарендры Моди, впервые с момента приграничного инцидента между Индии и Китаем в долине Галван в 2020 г. По мнению ученых, решение индийского лидера свидетельствует о стремлении Нью-Дели сохранить стратегическую автономию своей внешней политики, несмотря на возрастающее давление со стороны Вашингтона. Возобновление дипломатических контактов между Индией и Китаем, восстановление прямого авиасообщения, а также поддержка положений Тяньцзиньской декларации демонстрируют способность ШОС функционировать в качестве уникальной многосторонней платформы для диалога между государствами с зачастую противоположными интересами.   Подписание премьер-министром Индии Н. Моди отдельного положения Тяньцзиньской декларации, содержащего осуждение нападения Израиля и США на Иран, стало важным политическим сигналом. Это особенно примечательно, поскольку в июне текущего года Индия отказалась присоединиться к совместному заявлению ШОС с аналогичным содержанием, ссылаясь на стратегическое партнёрство с указанными государствами. Тем не менее пошлинно-тарифная политика администрации президента США Дональда Трампа, в том числе в отношении Индии, была воспринята индийским правительством как недружественный шаг, что повлияло на изменение внешнеполитических акцентов Нью-Дели.   В экономической сфере саммит ознаменовал новый этап евразийской интеграции. Ожидается, что такие инфраструктурные проекты, как Китайско-пакистанский экономический коридор (CPEC), привлекут до 10 млрд долларов инвестиций к 2030 г. Развитие цифровой торговли, унификация таможенных процедур и переход к безбумажному документообороту способствуют повышению эффективности трансграничной логистики. Увеличивается значимость ключевых транспортных маршрутов: Китайско-европейской железнодорожной артерии, Транскаспийского международного транспортного маршрута и Международного транспортного коридора «Север – Юг» (INSTC).   В технологической области саммит обозначил стремление ШОС к лидерству в новых сферах. В мае 2025 года в Тяньцзине был проведен Форум по сотрудничеству в области искусственного интеллекта, в рамках которого эксперты и представители органов власти обсудили вопросы открытого программного обеспечения, кибербезопасности и регулирования. Отмечалось, что несмотря на разницу в уровне технологического развития между странами-членами, уже реализуются пилотные проекты в области ИИ и цифровой инфраструктуры, направленные на формирование регионального цифрового суверенитета.   Дополнительную значимость ШОС придает её институциональная комплементарность по отношению к другим многосторонним объединениям, в частности к БРИКС. Обе структуры объединяют Китай, Россию и Индию, формируя перекрывающиеся сети, направленные на переосмысление западноцентричных моделей глобального управления. В то время как БРИКС концентрируется преимущественно на экономической координации, ШОС расширяет повестку в области региональной безопасности, инфраструктурной связанности, технологий и финансовых инноваций.   В геополитическом измерении ШОС рассматривается как потенциальный стабилизирующий фактор на фоне нарастающей тенденции к формированию многополярного мирового порядка. Несмотря на сохраняющиеся внутренние противоречия — в частности, между Индией и Китаем, а также Индией и Пакистаном — организация демонстрирует уникальную способность к интеграции разнонаправленных интересов в рамках так называемого «шанхайского духа», основанного на принципах консенсуса, взаимного уважения и равноправного сотрудничества.   Особо примечательно, что ШОС не стремится к конфронтации с западными государствами, в частности с Соединёнными Штатами, но активно заполняет геополитический вакуум, образовавшийся в результате текущей «односторонней» внешнеполитической и экономической линии США и фрагментации прежней модели глобального порядка. В этих условиях ШОС предлагает более инклюзивный и прагматичный подход к региональной безопасности и экономическому взаимодействию. Ставка на развитие инфраструктурной связанности, устойчивость логистических и торговых цепочек, а также обеспечение стабильности в странах-членах и партнёрских государствах позволяет Организации расширять своё стратегическое присутствие. Это делает ШОС значимым актором не только в Центральной Азии, но и в более широком евразийском контексте — охватывающем Азиатско-Тихоокеанский регион, Ближний Восток и Южную Азию. Таким образом, организация становится важным элементом трансформирующейся архитектуры региональной и глобальной безопасности, предлагая альтернативные механизмы взаимодействия в условиях смещения центра мировой политики на Восток.   Тем не менее, дальнейшее развитие ШОС сопряжено с рядом структурных и институциональных вызовов. Внутренняя неоднородность государств-членов, наличие пересекающихся интересов на глобальном уровне, а также значительные различия в уровнях технологического и экономического развития могут препятствовать углублению координации и институциональной интеграции в рамках организации. Однако, как подчёркивают отдельные аналитики, ШОС представляет собой растущую альтернативу западноцентричной международной системе и способна играть всё более заметную роль в формирующейся архитектуре нового глобального управления.   Таким образом, ШОС постепенно трансформируется из преимущественно регионального форума в важный элемент становящегося многополярного миропорядка. Организация предоставляет странам с развивающейся экономикой, а также государствам средней мощи не только платформу для выражения своей позиции, но и реальные инструменты для участия в выработке новых принципов и механизмов глобального регулирования. В условиях трансформации международной системы особую значимость приобретает сохранение приверженности ШОС своим базовым установкам — внеблоковости, непротивопоставленности другим структурам и ориентации на мирное развитие, что остаётся краеугольным камнем её легитимности и эффективности.   * Институт перспективных международных исследований (ИПМИ) не принимает институциональной позиции по каким-либо вопросам; представленные здесь мнения принадлежат автору, или авторам, и не обязательно отражают точку зрения ИПМИ.

В Соединённых Штатах произошёл знаковый поворот в финансовой политике, связанный с подписанием президентом Трампом пакета законов в сфере криптовалюты, центральным элементом которого стал акт «GENIUS» (Руководство и внедрение национальных инноваций для стейблкоинов). Этот акт впервые в истории США создаёт чёткую федеральную регуляторную базу для стейблкоинов – криптовалют, курс которых жёстко привязан к стабильным реальным активам. Администрация Трампа позиционирует данное законодательство как исторический акт, который позволит Соединённым Штатам возглавить мировую революцию в сфере цифровых валют.   До этого момента стейблкоины, несмотря на десятилетнее существование и капитализацию, достигавшую почти $244 млрд.к маю 2025 г., выполняли узко специализированную функцию прокладки между традиционными финансами и волатильным миром криптоактивов. Теперь же, получив легальный статус платёжного средства, эта криптовалюта готова бросить вызов традиционным платёжным системам. Как отмечает сотрудник корпорации «RAND» Джим Миньяно, «этот закон фактически легитимизирует долгожданное, но политически сложное явление, т.н. корпоративную криптовалюту».   Ключевым нововведением акта «GENIUS» является требование о стопроцентном обеспечении токенов – цифровых записей в распределённом реестре (блокчейне), удостоверяющих право на определённый актив или услугу. После принятия этого закона токены стейблкоинов должны быть полностью покрыты высоколиквидными и безопасными активами, а именно долларами и краткосрочными казначейскими облигациями США.   Это положение, наряду с обязательством эмитентов стейблкойнов ежемесячно публиковать данные о своих резервах, призвано устранить главные опасения регуляторов. Однако геополитический и макроэкономический подтекст этого шага не менее важен. Принятие закона происходит на фоне серьёзных вызовов для американской экономики: государственного долга, достигающего $37 трлн., и растущего дефицита бюджета. В этом контексте легализация стейблкоинов рассматривается как инструмент для смягчения долгового кризиса, поскольку обязательное резервирование в государственных облигациях должно кратно увеличить спрос на них.   Несмотря на оптимизм сторонников, включая самого Трампа, который таким образом отблагодарил криптосообщество за пожертвования на его избирательную кампанию, столь стремительная интеграция криптоактивов порождает серьёзные опасения. Критики, в числе которых сенатор Элизабет Уоррен, предупреждают о рисках для финансовой стабильности, поскольку закон стирает традиционное разделение между банковской деятельностью и коммерцией.    Поскольку производство криптовалют децентрализовано, их легализация создаёт почву для появления нового класса эмитентов: помимо физических лиц, их могут эмитировать крупные транснациональные корпорации. Компании вроде «Мета» (Facebook), которая ранее под давлением регуляторов свернула проект своей криптовалюты «Либра», теперь осторожно возвращаются в эту сферу. Аналогичным образом, готовящийся к запуску токен «JPMD» от банка «JP Morgan» представляет собой продуманный шаг по объединению традиционной банковской инфраструктуры с инновациями стейблкоинов. Это знаменует рождение парадоксального феномена: технология, созданная для подрыва устоев традиционных финансов, теперь получает мощнейший импульс к развитию именно от тех институтов, которые она была призвана обойти.   Провал проекта «Либра» был связан с отсутствием институционального доверия. Акт «GENIUS», в свою очередь, предоставляет именно ту юридическую базу, которая может расчистить путь для подобных проектов в будущем. Тем не менее, как подчёркивают эксперты, одного лишь соответствия закону недостаточно для достижения общественно полезного результата. Корпоративные криптовалюты могут упростить платежи, но этот потенциал реализуется только в том случае, если создаваемые системы будут прозрачными, инклюзивными и способными взаимодействовать друг с другом. В противном случае существует риск, что эти инновации лишь усилят рыночную концентрацию в руках нескольких технологических гигантов.   Подход Администрации Трампа заметно контрастирует с регуляторными стратегиями других мировых центров. В то время как Европейский союз внедрил всеобъемлющий и унифицированный регламент по регуляции рынка криптоактиков «МиКА», а Россия осторожно тестирует трансграничные расчёты через экспериментальные правовые режимы, США делают ставку на либерализацию под руководством частного сектора. Примечательно, что американское законодательство прямо запрещает Федеральной резервной системе выпуск собственной цифровой валюты, закрепляя частный характер цифровых денег, тогда как страны БРИКС активно развивают именно государственные аналоги.   Параллельно с легализацией стейблкоинов набирает обороты и токенизация реальных активов, рынок которой уже достиг $25 млрд. Такие гиганты, как инвестиционная компания «BlackRock», активно выпускают токенизированные фонды. Однако и здесь возникают правовые коллизии, о чём свидетельствует напоминание комиссара Комиссии по ценным бумагам и биржам Хестера Пирса о том, что «токенизированные ценные бумаги остаются ценными бумагами», а значит, должны подчиняться всем требованиям о раскрытии информации.   Несмотря на принятие рамочного закона, остаётся огромное поле для дальнейшей работы регуляторов. На федеральном уровне предстоит гармонизировать нормы по защите прав потребителей и управлению данными между различными ведомствами. На уровне штатов политика остаётся фрагментированной: существуют значительные расхождения между юрисдикциями, приветствующими криптоэксперименты, как в Вайоминге, и теми, кто придерживается осторожного лицензионного режима, как в Нью-Йорке. На международном уровне стоит задача управления системными рисками и противодействия незаконным финансовым операциям.   В более широком контексте новой американской криптополитики следует рассматривать и другую амбициозную инициативу – потенциальное использование биткоина в качестве государственного резервного актива. Эта идея, получившая оформление в проекте закона о биткойне 2024 г., предполагает, что Федеральная резервная система США будет обязана приобретать до 200 тыс. биткоинов в год. По замыслу авторов, такой шаг не только официально признаёт биткоин значимым финансовым инструментом наравне с золотом, но и послужит целям укрепления американской монетарной системы.   Наряду с этими законодательными сдвигами, Администрация Трампа использует и исполнительную власть для ускорения интеграции криптовалют, на этот раз на уровне массовых розничных инвесторов. Подписанный президентом исполнительный указ открывает для более чем 90 млн. американцев, участвующих в пенсионных планах, доступ к альтернативным активам, включая частные инвестиции, недвижимость и, что особенно важно, цифровые активы.   Этот шаг рассматривается Белым домом как способ демократизировать инвестиции и потенциально повысить доходность пенсионных накоплений работников, предоставляя им те же возможности, что ранее были доступны лишь состоятельным инвесторам. Данное решение является прямым продолжением предвыборного обещания Трампа сделать США криптовалютной столицей мира и представляет собой ещё один шаг по легитимации криптовалют как полноценного инвестиционного класса.   Вместе с тем процесс легализации криптовалют вскрывает глубокое идеологическое противоречие между буквой нового закона и самим «духом криптовалют». Изначально криптовалюты задумывались как децентрализованная и анонимная альтернатива государственной финансовой системе. Принятие же жёстких правил, пусть и необходимых для возвращения доверия инвесторов, по своей сути является компромиссом, который преобразует крипторынок и угрожает его фундаментальным принципам. Здесь ключевую роль играет концепция «цифрового следа». В отличие от наличных денег, каждая транзакция со стейблкоинами навсегда записывается в публичный распределённый реестр. Этот механизм создаёт несмываемую историю всех операций, которую потенциально можно проанализировать, что создаёт риск тотальной финансовой прозрачности, противоречащей исходным принципам приватности.   Наконец, регуляторная работа в США не ограничивается лишь стейблкоинами, и следующим шагом должно стать устранение правовой неопределённости в отрасли. Ключевая проблема заключается в отсутствии чётких критериев, по которым цифровой актив следует относить либо к ценным бумагам, поднадзорным Комиссии по ценным бумагам и биржам, либо к товарам, находящимся в ведении Комиссии по торговле товарными фьючерсами. Эта двойственность создаёт постоянные конфликты. Именно эту задачу призван решить другой новый закон о прозрачности рынка цифровых активов – «КЛАРИТИ», который должен установить ясные правила игры, разграничив полномочия регуляторов.   Одновременно с этим формируется более тонкий подход к децентрализованным финансам (DeFi). Эта стратегия предполагает разграничение между финансовыми посредниками, такими как централизованные биржи, которые будут подлежать строгому надзору, и самими децентрализованными протоколами. Последние, будучи по своей сути лишь программным кодом, а не юридическими лицами, могут подпасть под иное регулирование, сфокусированное не на финансовом лицензировании, а на аудитах безопасности и технических стандартах прозрачности.   В целом, американский подход призван стимулировать технологические инновации в основе отрасли, не ослабляя при этом защиту инвесторов на тех платформах, которые служат для них основными точками входа в мир цифровых активов.   * Институт перспективных международных исследований (ИПМИ) не принимает институциональной позиции по каким-либо вопросам; представленные здесь мнения принадлежат автору, или авторам, и не обязательно отражают точку зрения ИПМИ.