В своем аналитическом обзоре «Узбекистан может выиграть от проекта строительства железной дороги из Герата в Мазар-и-Шариф», опубликованном на Jamestown Foundation, Наргиза Умарова анализирует недавнее соглашение между Афганистаном, Ираном и Турцией о совместном строительстве железнодорожной линии из Герата в Мазар-и-Шариф в рамках Железнодорожного коридора пяти наций (FNRC) и исследует его стратегические последствия для Узбекистана. Она показывает, что FNRC, соединяющий Китай с Кыргызстаном, Таджикистаном, Афганистаном и Ираном, а далее с Турцией и Европой, задуман как один из самых коротких наземных маршрутов между Восточной Азией и Европой. Таким образом, он не только укрепляет амбиции Тегерана и Кабула по углублению торговли с Китаем и диверсификации своих восточных торговых маршрутов, но и создает новую конфигурацию связей между Востоком и Западом, которая конкурирует с существующими транзитными маршрутами Центральной Азии, включая Транскаспийский «Средний коридор».   Умарова утверждает, что эта формирующаяся архитектура имеет глубокие последствия для роли Узбекистана как транзитного государства. С одной стороны, железная дорога Герат–Мазар-и-Шариф может открыть новые возможности для Ташкента, обеспечив более прямой доступ к дорожной сети и морским портам Ирана, потенциально минуя Туркменистан и сокращая расстояние до ключевых экспортных рынков. С другой стороны, если Узбекистан останется вне FNRC, грузовые потоки между Китаем и Европой могут все чаще перенаправляться через Таджикистан и Иран, подрывая нынешнее положение Узбекистана как крупного сухопутного транзитного узла. Автор иллюстрирует это постепенным развитием железной дороги Хаф-Герат, которая уже позволяет перевозить значительные объемы грузов между Ираном, Афганистаном и европейскими рынками и которая, в случае продления на север и восток, могла бы более тесно связать сети Центральной Азии и Китая.   В кратком обзоре эта динамика рассматривается в контексте собственной, порой непоследовательной, железнодорожной дипломатии Узбекистана в Афганистане. Умарова напоминает, что Ташкент изначально поддерживал проект железной дороги Мазар-и-Шариф–Шеберган–Маймана–Герат, подписанный в 2017 году и предназначенный для соединения с линией Хаф–Герат, но позже переключил свое внимание на альтернативный трансафганский «Кабульский коридор» в направлении Пакистана. Параллельно с этим Афганистан и Таджикистан договорились о строительстве линии Шер-Хан-Бандар–Джалолиддини-Балхи, которое застряло из-за финансовых ограничений. После возвращения Талибана к власти появились новые предложения, в том числе линия Мазар–Герат–Кандагар, предложенная России, и заявления о возможном участии Узбекистана, но без четкого подтверждения со стороны Ташкента. Умарова подчеркивает, что выбор ширины колеи (1520 мм по стандарту СНГ, если строительство будет осуществляться Россией или Узбекистаном, или 1435 мм по европейскому стандарту, если строительство будет осуществляться Ираном и Турцией) символизирует конкурирующие видения: интеграцию Афганистана либо в северо-южную сеть, ориентированную на СНГ, либо в первую очередь в восточно-западную ось ФНЖД.   В заключение Умарова утверждает, что одновременное развитие ФНЖД и железной дороги Китай–Кыргызстан–Узбекистан, которая, как ожидается, сократит маршрут Китай–Европа примерно на 900 километров при соединении с Южным коридором через Иран и Турцию, создает как риск, так и возможности для Узбекистана. Если Ташкент не будет активно стремиться к участию в ФННК — потенциально через цепочку Китай-Кыргызстан-Узбекистан-Таджикистан-Афганистан-Иран — он может столкнуться с тем, что транзитные потоки будут обходить его территорию. Однако если он позиционирует себя как мост между новым коридором Восток–Запад и существующими центральноазиатскими и евразийскими маршрутами, Узбекистан может стать прямым бенефициаром железной дороги Герат–Мазар-и-Шариф и укрепить свой статус ключевого узла в развивающейся евразийской транспортной системе.   Читайте дальше Jamestown Foundation   * Институт перспективных международных исследований (ИПМИ) не принимает институциональной позиции по каким-либо вопросам; представленные здесь мнения принадлежат автору, или авторам, и не обязательно отражают точку зрения ИПМИ.

Саммит C5+1, состоявшийся 6 ноября 2025 года в Вашингтоне, стал знаковым событием, ознаменовавшим качественную трансформацию отношений между США и пятью центральноазиатскими республиками. Приуроченный к десятой годовщине создания платформы и впервые прошедший на президентском уровне в Белом доме с участием президента Дональда Трампа, саммит продемонстрировал переход от преимущественно декларативного диалога к заключению важных экономических соглашений.   Саммит проходил на фоне фундаментальных изменений в глобальной геополитике. Вторжение России в Украину в 2022 году и обострение конкуренции между США и Китаем создали уникальную возможность для стран Центральной Азии диверсифицировать свои внешнеполитические связи. Для Вашингтона это создало острую необходимость укрепить свои позиции в стратегически важном и богатом ресурсами регионе, который, по словам президента Трампа, «предыдущие американские президенты полностью игнорировали». Подчеркивая новый уровень взаимодействия, госсекретарь США Марко Рубио объявил о своем намерении посетить все пять стран Центральной Азии в 2026 году в рамках более широких дипломатических усилий по укреплению связей.   Проведение саммита в Вашингтоне, а не в кулуарах Генеральной Ассамблеи ООН, как в прошлом, стало важным политическим сигналом. Этот шаг, наряду с принятием Сенатом США резолюции, подтверждающей стратегическую важность данного формата, подчеркивает повышенный статус региона в приоритетах внешней политики США. В резолюции Сенат официально «подтверждает стратегическую важность платформы C5+1 в продвижении регионального суверенитета, стабильности и общих интересов безопасности с Соединенными Штатами». Как отметили эксперты в ходе дискуссий в Атлантическом совете, формат «C5+1», запущенный в 2015 году, превратился из символической платформы для диалога в механизм реализации конкретных, прагматичных проектов. Этому способствовала трансформация самой Центральной Азии, которая из региона, страдающего от противоречий, превратилась в более консолидированного и проактивного игрока со своей собственной повесткой дня.   Центральным элементом саммита стал масштабный пакет торговых и экономических соглашений. Основой этого пакета стало соглашение с Узбекистаном, в рамках которого президент Трамп объявил о планах Ташкента приобрести и инвестировать около 35 млрд долларов в ключевые секторы экономики США в течение следующих трех лет, причем в течение следующего десятилетия эта цифра, как ожидается, превысит 100 млрд долларов.   Основа для этих соглашений была заложена в ходе серии рабочих встреч узбекской делегации в Вашингтоне, которые привели к заключению соглашений, направленных на модернизацию промышленной инфраструктуры, внедрение ресурсоэффективных сельскохозяйственных технологий и укрепление сотрудничества в области кибербезопасности и искусственного интеллекта. Обсуждения с Джоном Йованович, главой Экспортно-импортного банка США (Eximbank), были сосредоточены на финансировании проектов в области энергетики и транспорта. Переговоры с Беном Блэком, генеральным директором Международной корпорации финансового развития США (DFC), были посвящены ускорению создания совместной инвестиционной платформы. На встрече с Шилпаном Амином, глобальным исполнительным директором General Motors International, обсуждалось долгосрочное сотрудничество в автомобильном секторе.   Казахстан, со своей стороны, подписал значительный пакет из 29 соглашений на общую сумму около 17 миллиардов долларов. Ключевые проекты включают сделку с John Deere на 2,5 миллиарда долларов по локализации производства сельскохозяйственной техники. В горнодобывающем секторе было заключено соглашение на 1,1 миллиарда долларов между Tau-Ken Samruk и Cove Capital о совместной разработке одного из крупнейших в мире неразработанных месторождений вольфрама.   В сфере высоких технологий Казахстан подписал меморандумы о взаимопонимании на сумму около 300 млн долларов с BETA Technologies и Joby Aero Inc. о развитии электрической авиации и услуг воздушного такси. В финансовой сфере Национальная инвестиционная корпорация Национального банка Казахстана заключила соглашения на сумму 1 млрд долларов с ведущими американскими фондами, включая Brookfield Asset Management и Cerberus Capital Management. Важным результатом стало объявление о первом промышленном инвестиционном проекте Казахстана в США: 1Thirty Holding подписала меморандум на сумму 130 млн долларов о строительстве химического комплекса.   Саммит также ознаменовался прорывами в авиации и связи. Были объявлены планы по продаже в общей сложности более 40 самолетов Boeing. Национальный перевозчик Air Astana подписал письмо о намерениях на 18 новых широкофюзеляжных самолетов Boeing 787-9 Dreamliner. Таджикская авиакомпания Somon Air планирует приобрести до 14 самолетов, а Uzbekistan Airways завершила заказ на 8 самолетов Dreamliner. В сфере цифровых коммуникаций знаковым событием стало объявление о партнерстве между Starlink Илона Маска и телекоммуникационной группой Veon. Это соглашение, крупнейшая сделка Starlink в сфере прямых поставок мобильных услуг, обеспечит обслуживание более 150 миллионов потенциальных клиентов, начиная с Beeline в Казахстане.   Однако анализ этих сделок показывает их сложный характер. Как отмечают некоторые экономисты, многие из объявленных соглашений, по сути, представляют собой отток капитала из Центральной Азии в США (посредством лизинга и кредитования для покупки самолетов, оборудования и локомотивов), и некоторые эксперты сравнивают этот подход с подходом стран Персидского залива. Единственной крупной прямой инвестицией в регион, по-видимому, является проект по добыче вольфрама в Казахстане. Эта структура отражает существующую модель внешнеэкономического обмена: экспорт сырья в обмен на импорт высокотехнологичной продукции.   Эта динамика демонстрирует транзакционный подход «око за око», характерный для администрации Трампа. Для Соединенных Штатов выгода очевидна и непосредственна: поддержка отечественных производителей и создание рабочих мест. Для стран Центральной Азии долгосрочная выгода зависит от менее определенных факторов, таких как успешная локализация производства и беспрепятственная передача технологического опыта. Более непосредственной победой, по-видимому, является возобновление содержательных дискуссий в Конгрессе США по поводу отмены поправки Джексона-Вэника, торгового ограничения времен холодной войны, которое, по общему мнению законодателей и экспертов, давно устарело, но по-прежнему является препятствием для полноценного экономического партнерства, которое могло бы обеспечить стабильность и предсказуемость для инвесторов.   Ключевым фактором решительного участия администрации Трампа является стратегическая конкуренция с Китаем, особенно в области доступа к важнейшим минералам. Вашингтон стремится диверсифицировать свои цепочки поставок, чтобы уменьшить зависимость от Пекина, который контролирует примерно 70% мировой добычи редкоземельных металлов и 90% их переработки, а его ограничения на поставки уже создали проблемы для некоторых секторов экономики США. На этом фоне Центральная Азия с ее богатыми запасами вольфрама, урана, сурьмы, меди и лития становится важным партнером для Соединенных Штатов. Эта тема была центральной на саммите, и даже президент Таджикистана Э. Рахмон подчеркнул готовность своей страны привлекать американские инвестиции для разработки редких и стратегических ресурсов. Однако страны региона настаивают на развитии полной производственной цепочки, от геологической разведки до готовой продукции, чтобы не оставаться простыми поставщиками сырья. Интересы Туркменистана были более узконаправленными и связаны с надеждой на получение поддержки США для давно запланированного трубопровода ТАПИ (Туркменистан-Афганистан-Пакистан-Индия). Хотя конкретных решений принято не было, саммит предоставил Ашгабату платформу для повторного акцентирования внимания на проекте в контексте глобальной энергетической безопасности и диверсификации маршрутов поставок в обход России.   Для стран Центральной Азии саммит стал важной возможностью продвинуть свою многовекторную внешнюю политику. Война в Украине послужила мощным катализатором для поиска регионом альтернативных экономических партнеров и торговых маршрутов. В этом контексте США рассматриваются как важный противовес не только влиянию России, но и влиянию Китая. Активная поддержка Вашингтоном Транскаспийского международного транспортного коридора («Средний коридор») полностью соответствует этим стремлениям. Кроме того, недавние соглашения о развитии «Зангезурского коридора» с участием США, который теперь называют «маршрутом Трампа», рассматриваются как узкое место, через которое США и их союзники открывают путь в Центральную Азию.   Несмотря на объявленные сделки, американское присутствие сталкивается с глубоко укоренившимся влиянием Китая в регионе. По мнению аналитиков, китайские инвестиции носят структурный и долгосрочный характер. Американский подход, особенно при президенте Трампе, выглядит более транзакционным. Исторически внимание США к региону было эпизодическим, что заставляло лидеров Центральной Азии с осторожностью относиться к долгосрочным перспективам. Настоящий вопрос заключается в том, готовы ли США инвестировать в создание полных цепочек создания добавленной стоимости в Центральной Азии, включая переработку сырья и гарантированные соглашения о сбыте, как это уже делает Китай. Ответ на этот вопрос определит, сможет ли Вашингтон бросить серьезный вызов Пекину в борьбе за долгосрочное влияние.   Помимо ресурсов и геополитики, значительное внимание было уделено человеческому капиталу и социальному развитию. Казахстанская делегация подписала пакет соглашений на сумму около 50 миллионов долларов в области образования и науки с ведущими американскими университетами и компаниями. Ключевым проектом станет создание нового Улытауского технического университета в Жезказгане при участии Колорадской горной школы. В финансовом секторе Национальный банк Казахстана и Visa подписали меморандум о сотрудничестве. В сфере здравоохранения Samruk-Kazyna и Ashmore Investment Advisors объявили о проекте стоимостью 150 миллионов долларов по созданию первой в Казахстане многопрофильной клиники западного бренда.   Помимо экономических соглашений, саммит ознаменовался важными дипломатическими событиями. Одним из них стало объявление о присоединении Казахстана к Авраамским соглашениям. Хотя этот шаг носит в основном символический характер, он является явным сигналом о готовности Астаны присоединиться к международным инициативам, возглавляемым Вашингтоном.   Однако этот шаг следует рассматривать и в более широком контексте усиления вовлеченности Израиля в дела региона. По данным израильских дипломатических источников, с 2023 года Израиль целенаправленно работает над углублением связей со странами Центральной Азии и Южного Кавказа. Эта стратегия преследует несколько целей: во-первых, создать противовес влиянию Ирана; во-вторых, сдержать региональные амбиции Турции; и, в-третьих, противодействовать распространению радикализма, особенно после попыток нападений на израильские объекты в регионе после вспышки насилия в Газе. Для США включение Казахстана в этот формат является дипломатическим прорывом, а для самого Казахстана — прагматичным шагом в рамках его многовекторной политики, укрепляющим связи с ключевым союзником США на Ближнем Востоке.   Саммит также продемонстрировал стремление региона к большей эффективности. Президент Ш. Мирзиёев выдвинул несколько инициатив, направленных на институционализацию формата C5+1, предложив создать постоянный секретариат, Координационный совет по инвестициям и торговле и Центральноазиатский инвестиционный партнерский фонд. Предложение провести следующий саммит в Самарканде также сигнализирует о желании Узбекистана играть более активную роль в формировании региональной повестки дня.   В заключение эксперты сходятся во мнении, что саммит «C5+1» в Вашингтоне стал не просто очередным этапом диалога, а качественным сдвигом в отношениях. Соединенные Штаты, обеспокоенные безопасностью своих промышленных цепочек поставок, нашли готовых партнеров в странах Центральной Азии. В свою очередь, страны региона, стремящиеся диверсифицировать свою экономику, видят в США источник необходимых инвестиций и технологий. Несмотря на этот прогресс, необходимо сохранять реалистичную перспективу: экономическое влияние Китая в регионе по-прежнему в разы превосходит влияние США, а Москва остается как основным гарантом безопасности для стран региона, так и главной потенциальной угрозой их стабильности. Географическая близость к России и Китаю обязывает центральноазиатские государства продолжать проводить осторожную внешнюю политику. Окончательный успех этого нового этапа сотрудничества с США будет зависеть не от громких заявлений, а от последовательной и успешной реализации подписанных соглашений.   * Институт перспективных международных исследований (ИПМИ) не принимает институциональной позиции по каким-либо вопросам; представленные здесь мнения принадлежат автору, или авторам, и не обязательно отражают точку зрения ИПМИ.

В аналитической записке, написанной Азизой Мухаммедовой в соавторстве с Джалалом Уд-Дином Какаром и Зиль Э. Хумой, рассматривается давняя зависимость Пакистана от вооруженных прокси в Афганистане через призму «эффекта бумеранга» — идеи о том, что недальновидные стратегические решения в конечном итоге подрывают безопасность государства, которое их приняло. Исходя из географической и символической точки отсчета, которой является линия Дюранда, авторы прослеживают, как этот нерешенный пограничный спор, унаследованный от колониальной эпохи, в сочетании с поиском Пакистаном «стратегической глубины» в Афганистане привел к созданию такой обстановки в сфере безопасности, с которой Исламабад больше не может эффективно справляться. В документе нынешний всплеск трансграничной напряженности, ответных ударов и взаимных обвинений между Кабулом и Исламабадом рассматривается в контексте долгой истории войны с помощью посредников и неверных геополитических расчетов.   Авторы показывают, как раннее признание и постоянная поддержка Пакистаном Талибана, в том числе во время антисоветского джихада, а затем и в качестве «дружественного» режима в Кабуле, были продиктованы желанием противостоять влиянию Индии и обеспечить наличие послушного правительства по соседству. Однако со временем этот предполагаемый актив превратился в автономного игрока со своими собственными приоритетами. Отказ Талибана идти на компромисс по вопросу линии Дюранда, упорство афганского пуштунского национализма и диверсификация внешних связей Кабула с Китаем, Россией, Катаром и даже Индией постепенно подорвали влияние Пакистана. В кратком обзоре эта эволюция представлена как классический случай стратегического обратного эффекта: покровитель, который когда-то способствовал подъему своего союзника, теперь сталкивается с соседом, не желающим полностью удовлетворить его требования в области безопасности.   Центральным моментом анализа является появление Техрик-и-Талибан Пакистан (ТТП) как прямой угрозы внутренней безопасности Пакистана. Опираясь на Глобальный индекс терроризма, авторы отмечают 91-процентный всплеск активности ТТП с 2023 года, причем в 2024 году, после возвращения Талибана к власти, было зарегистрировано 482 нападения. Они утверждают, что безопасные убежища по другую сторону границы в сочетании с нежеланием Кабула решительно противостоять ТТП придали группировке смелости. В то же время Кабул обвиняет Исламабад в связях с ИГ-К, а Пакистан обвиняет Афганистан в использовании ТТП и БЛА в качестве прокси — взаимные обвинения усугубляют недоверие и подпитывают повторяющиеся столкновения вдоль линии Дюранда.   В заключение в докладе утверждается, что Пакистан сейчас платит полную цену за свою доктрину, основанную на использовании посредников. Вместо безопасного западного фланга Исламабад сталкивается с враждебным или, в лучшем случае, ненадежным соседом, нарастающим насилием со стороны боевиков в Хайбер-Пахтунхва и Белуджистане, а также растущим давлением на флагманские проекты, такие как Китайско-пакистанский экономический коридор. Необходимость переключить военное и политическое внимание на западную границу, в то время как Индия усиливает свое дипломатическое присутствие в Кабуле, еще больше усложняет стратегическое положение Пакистана. Авторы утверждают, что этот «эффект бумеранга» не только обнажает ограниченность войны с помощью посредников как долгосрочной стратегии, но и поднимает фундаментальные вопросы о гражданско-военном процессе принятия решений в Пакистане и о срочной необходимости перехода к более сотрудническим, основанным на правилах региональным механизмам безопасности.   Читайте в Eurasia Review   Джалал Уд-Дин Какар работает научным сотрудником в Центре исследований стратегии и политики безопасности и является докторантом по международным отношениям в Школе интегрированных социальных наук Университета Лахора. Зиль Э Хума – исследовательница Университета Мир Чакар Хан Ринд, Сиби, Белуджистан.   * Институт перспективных международных исследований (ИПМИ) не принимает институциональной позиции по каким-либо вопросам; представленные здесь мнения принадлежат автору, или авторам, и не обязательно отражают точку зрения ИПМИ.

В своей аналитической записке Наргиза Умарова утверждает, что возобновление санкций США в отношении иранского порта Чабахар и параллельное углубление торговых связей Индии с Россией и ЕАЭС меняют выбор Центральной Азии в отношении южных транспортных коридоров. Хотя Узбекистан рассматривал возможность строительства логистических объектов в Чабахаре, эти планы не были реализованы, что свидетельствует об осторожности Ташкента, поскольку порт вновь подпадает под санкции, а доходность проекта выглядит неопределенной для страны, на долю которой приходится лишь небольшая часть торговли между Индией и Центральной Азией. В то же время Чабахар остается центральным элементом МТКСЮ и цепочек поставок Индия-Иран-Россия, что стимулирует Азербайджан, Туркменистан и другие страны поддерживать этот маршрут.   На этом фоне Ташкент обращается к альтернативе: более быстрому и прямому сухопутному мосту в Южную Азию через трансафганский (Кабульский) коридор. С 2022 года Узбекистан продвигает мультимодальный маршрут Беларусь–Россия–Казахстан–Узбекистан–Афганистан–Пакистан, призванный сократить время доставки из Северной Евразии в Южную Азию до примерно 20 дней. Центральным элементом является железная дорога Термез–Наибабад–Майданшахр–Логар–Харлачи, подкрепленная межправительственным соглашением от 17 июля о проведении технико-экономического обоснования с Афганистаном и Пакистаном. По предварительным оценкам, объем грузоперевозок может достичь 22 млн тонн к 2030 году и 34 млн тонн к 2040 году, причем большая часть грузов будет транзитом направляться на более крупные рынки, в том числе в Индию.   Умарова подчеркивает, что выбор коридора является не только логистическим, но и стратегическим. Расширение маршрутов Лазуритового коридора и МТКСЮ может перенаправить потоки Южная Азия–Европа в сторону побережья Каспийского моря (Туркменистан–Азербайджан), ослабив роль Узбекистана как трансъевразийского хаба. Напротив, функционирующий Кабульский коридор закрепит Ташкент на кратчайшей оси Евразия–Южная Азия, уменьшит зависимость от иранской инфраструктуры и будет соответствовать интересам Индии в диверсификации наземного доступа — при условии, что политические риски в Афганистане будут под контролем.   В заключение в кратком обзоре даны прагматичные рекомендации: действовать первыми и быстро в отношении коридора Кабул при широкой поддержке со стороны Центральной Азии; вести дипломатические переговоры с Дели для обеспечения поддержки и грузов; стремиться к созданию «единого транспортного пространства» в рамках ШОС для интеграции стандартов, графиков и финансирования. Параллельно с этим следует сохранить возможность хеджирования в Чабахаре для обеспечения гибкости, но рассматривать ее как дополнение к основной трансафганской стратегии, которая максимально увеличивает транспортную доступность, устойчивость и доходы от транзита Узбекистана.   Читайте на Jamestown Foundation   * Институт перспективных международных исследований (ИПМИ) не принимает институциональной позиции по каким-либо вопросам; представленные здесь мнения принадлежат автору, или авторам, и не обязательно отражают точку зрения ИПМИ.

В этом аналитическом обзоре Наргиза Умарова утверждает, что Азербайджан углубляет взаимодействие с властями Талибана посредством развития транспортных связей, позиционируя себя в качестве ключевого узла между Южной Азией и Европой. В центре внимания находится коридор «Лазурит», запущенный в 2018 году и возрожденный благодаря новым инициативам, который связывает Афганистан через Туркменистан, Каспий, Южный Кавказ и Турцию с европейской сетью. Баку позиционирует «Лазурит» как южное продолжение Среднего (Транскаспийского) коридора, предлагая Афганистану альтернативные пути до европейских рынков и ускоряя его интеграцию в транскаспийские перевозки. Недавние контакты на высоком уровне, кульминацией которых стали встречи в июле 2025 года на саммите ОЭС и посещение порта Алат, свидетельствуют о проактивных усилиях Азербайджана по развитию торговли, логистики и энергетического сотрудничества с Кабулом.   В кратком обзоре подробно описаны значительные инвестиции Азербайджана и Туркменистана, лежащие в основе этой стратегии: порт Алат в Баку и железная дорога Баку–Тбилиси–Карс, а также железнодорожные соединения Туркменистана с Акиной и Андхоем и модернизация Туркменбаши. Максимальное использование этих активов создает сильные стимулы для продления Лазурита в сторону Пакистана и Индии. Однако такое продвижение на юг имеет геоэкономические последствия для Узбекистана. Маршрутизация грузов из Южной Азии в Европу через Каспийское море, Туркменистан и Азербайджан может ослабить стремление Ташкента служить незаменимым трансъевразийским сухопутным мостом, особенно если «Лазурит» будет соединен с афганскими участками, которые не проходят по территории Узбекистана.   Умарова отображает на карте несколько взаимодействий между коридорами, которые определяют эту конкуренцию. Соединение «Лазурита» с Кабульским (трансафганским) коридором через Герат–Мазар-и-Шариф может возродить давно обсуждаемую железную дорогу «Пяти наций» (Китай–Кыргызстан–Таджикистан–Афганистан–Иран), минуя Узбекистан и сокращая транзит между Востоком и Западом. Параллельное расширение иранской железной дороги от Хафа до Герата и далее до Найбабада еще больше усилит транзитные потоки между Индией и Европой через Иран и Турцию, что приведет к сокращению доходов Центральной Азии и Южного Кавказа от транзита. И наоборот, западная трансафганская линия (Торгунди–Герат–Кандагар–Спин Булдак), которую поддерживают Туркменистан и Казахстан, может составить конкуренцию Кабульскому коридору и перенаправить транспортные потоки с узбекских маршрутов.   В заключении отчета делается вывод, что лучшим ответом Узбекистана будет не оборона, а наступление: ускорить реализацию проекта «Кабульского коридора» с максимальным участием Центральной Азии, соединить его с Северным железнодорожным маршрутом в ЕС (увеличив транзит Казахстана до 20 млн тонн в год) и предложить Баку совместный мультимодальный коридор Индия–Пакистан–Афганистан–Узбекистан–Казахстан–Азербайджан–Грузия–ЕС, который расширит базу питания Среднего коридора в Южной Азии. Параллельно с этим Ташкент должен продвигать альтернативу альянсу пяти стран, соединяющему Китай–Афганистан–Иран через Узбекистан и соседние страны, обеспечивая коммерческую жизнеспособность участка Мазар-и-Шариф–Герат. Стратегическая линия ясна: сохранить преимущество первопроходца на коридоре Кабул, по возможности согласовать интересы с Казахстаном и Азербайджаном и не допустить создания коридоров, которые структурно отстраняют Узбекистан от формирующегося сухопутного моста Южная Азия–Европа.   Читайте на Central Asia – Caucasus Analyst   * Институт перспективных международных исследований (ИПМИ) не принимает институциональной позиции по каким-либо вопросам; представленные здесь мнения принадлежат автору, или авторам, и не обязательно отражают точку зрения ИПМИ.

В этом аналитическом обзоре Азиза Мухаммедова и соавтор Джалал Уд-Дин Какар рассматривают дискуссию по поводу авиабазы Баграм в контексте ситуации в Афганистане после вывода войск. Через четыре года после вывода войск США высказывания президента Дональда Трампа в 2025 году о «возвращении» Баграма отражают сохраняющуюся озабоченность США ростом Китая и потерей стратегической опоры на окраине Центральной и Южной Азии. Авторы прослеживают интеллектуальную линию этой идеи до предупреждений конгрессмена Майкла Уолтца в 2021 году о том, что отказ от Баграма приведет к потере уникального рычага влияния на Китай, юг России, Иран и обладающий ядерным оружием Пакистан — аргумент, который Трамп позже усилил, хотя и с преувеличением географических данных.   Они подчеркивают двойственную идентичность Баграма: когда-то построенный Советским Союзом и расширенный США мега-хаб с двумя взлетно-посадочными полосами и десятками тысяч сотрудников; теперь — символ власти Талибана и поспешного ухода Вашингтона. Любое восстановление контроля США сталкивается с жесткими красными линиями Талибана, публично озвученными министром обороны Фасихуддином Фитратом, и более широкой риторикой группы о суверенитете. Хотя экономический спад Афганистана, зависимость от помощи и замораживание активов создают теоретические козыри для переговоров (гуманитарная помощь, снятие санкций, отмена ограничений на поездки), авторы предупреждают, что такие уступки рискуют узаконить международно изолированный режим и укрепить нарушения прав, особенно в отношении женщин.   Вторым стратегическим ограничением является расширение присутствия Китая. Раннее нормализация дипломатических отношений Пекина, сигналы об инвестициях и интерес к ресурсам Афганистана снижают влияние Запада и предлагают Талибану альтернативы взаимодействию с США. Роль Пакистана еще больше сужает пространство для маневра Вашингтона: связи Исламабада как с Пекином, так и с Талибаном делают поддержку возвращения США в Баграм стратегически дорогостоящей, даже если теоретически она могла бы оказать давление.   В заключении доклада говорится, что возвращение Баграма вряд ли возможно без далеко идущих политических компромиссов, которые Вашингтон может счесть неприемлемыми. В более широком смысле этот эпизод является проявлением соперничества между США и Китаем в регионе. Авторы подразумевают, что практическая политика заключается не столько в восстановлении базы, сколько в выверенной дипломатии, целенаправленных гуманитарных и экономических инструментах и координации с региональными игроками, что позволяет сохранить влияние, не признавая де-факто Талибан.   Читайте на World Geostrategic Insights   Джалал Уд-Дин Какар является научным сотрудником Центра исследований стратегии и политики в области безопасности и доктором наук в области международных отношений в Школе интегрированных социальных наук Университета Лахора, Пакистан.   * Институт перспективных международных исследований (ИПМИ) не принимает институциональной позиции по каким-либо вопросам; представленные здесь мнения принадлежат автору, или авторам, и не обязательно отражают точку зрения ИПМИ.