Центральная Азия – важный энергетический регион с 3% мировых запасов нефти, 12% газа и большим потенциалом возобновляемых источников энергии. После начала войны в Украине в 2022 г. ЕС усилил внимание к региону, видя в нём стратегического партнёра для диверсификации поставок и «зелёного» перехода.   Как акцентируется в «Стратегии ЕС в Центральной Азии» цель – не контроль над ресурсами, а поддержка реформ, сближение законодательства и внедрение экологических стандартов. Это реализуется через инициативу «Устойчивые энергетические связи в Центральной Азии (2022–2026  гг.)» и программу «Глобал Гейтвэй» с инвестициями до €12 млрд. в возобновляемые источники энергии, цифровизацию и экологию. ЕС предлагает долгосрочное партнёрство, основанное на технологиях и устойчивом развитии, отличающееся от ресурсных стратегий.   Сегодня ЕС – один из крупнейших экономических партнёров региона: на него приходится 22,6% внешней торговли и более 40% прямых иностранных инвестиций. В энергетике его участие выражается в инвестициях, технологической поддержке и совместной разработке «зелёных» решений.   I. ЕС как инвестор в энергетический сектор Центральной Азии. ЕС играет ключевую роль в энергетике Центральной Азии, обеспечивая не только инвестиции, но и доступ к современным технологиям и экспертной поддержке. В частности, ведущим инструментом выступает Европейский банк реконструкции и развития, который в 2024 г. инвестировал в регион рекордные €2,26 млрд.   Большая часть этих средств направлена на устойчивую и «зелёную» инфраструктуру, включая модернизацию сетей и строительство объектов возобновляемых источников энергии. Среди стран региона наибольшие объёмы инвестиций пришлись на Узбекистан и Казахстан.   Справочно: среди ключевых проектов – строительство высоковольтных линий электропередач в Казахстане и Узбекистане, крупнейшая в регионе солнечная электростанция с накопителем энергии в Ташкентской области, а также первый в Центральной Азии проект по производству «зелёного» водорода в Казахстане.   Кроме того, европейские компании активно участвуют в энергетическом развитии региона. Итальянская компания «Эни» владеет долями в крупнейших нефтегазовых проектах Казахстана, а французская «Орано» – в добыче урана в Казахстане и Узбекистане. Франция покрывает значительную часть потребностей своих АЭС за счёт урана из региона, а партнёрство в атомной сфере продолжает углубляться.   ЕС играет ведущую роль в гармонизации энергетических регламентов, используя опыт Европейской сети системных операторов передачи электроэнергии «ЭНТСО-Е» и интеграции балканских рынков. Сотрудничество ведётся в формате «5+ЕС» и через двусторонние соглашения. С 2019 г. действует Стратегия ЕС по Центральной Азии, а в 2023 г. утверждена Дорожная карта с около 80 мерами по развитию торговли, климата и энергетики. Все страны региона присоединились к инициативам по сокращению метана и ратифицировали Парижское соглашение. ЕС оказывает техническую помощь для реформ энергосекторов, развития конкуренции и координации по управлению водными ресурсами.   II.ЕС как регулятор стандартов и поставщик технологических решений. ЕС оказывает заметное влияние на энергетику Центральной Азии, распространяя свои стандарты, нормы и технологии. Страны региона, стремясь выйти на европейские рынки, адаптируются к этим требованиям – от экологических норм до правил рынка. Примером служит механизм углеродного сбора ЕС, введённый в 2023 г. Он затрагивает экспорт энергоёмкой продукции, включая сталь, цемент и электроэнергию, и предполагает начисление углеродной платы в случае, если продукция произведена с высокими выбросами парниковых газов. Это создаёт дополнительное давление на производителей из Центральной Азии и одновременно формирует стимулы для модернизации производств, перехода на возобновляемые источники энергии и повышения энергоэффективности. Казахстан и Узбекистан уже начали искать пути снижения углеродоёмкости своей продукции, в т.ч. с помощью европейских инициатив и технологий.   Справочно: В Узбекистане при поддержке ЕС и ЕБРР заработала первая в регионе промышленная система накопления энергии (500 МВт ч). Европейские компании, такие как «Сименс», «ABB» и «Тотал Эрен», участвуют в строительстве СЭС, модернизации подстанций и переходе к высокоэффективной генерации.   III. Баланс возможностей и вызовов энергетического сотрудничества с ЕС. Сотрудничество с ЕС открывает для Центральной Азии возможности диверсификации экспортных рынков – в первую очередь, за счёт снижения прежней зависимости от транзитных маршрутов через территорию России и от экспорта в волатильные или ограниченные по объёму рынки, такие как Китай или государства Ближнего Востока. Более 70% казахстанской нефти идёт в Европу, экспорт в 2024 г. составил более 1 млн баррелей в сутки, выведя Казахстан на третье место среди поставщиков ЕС. После остановки экспорта природного урана из Нигера в 2023 г. Казахстан стал главным его поставщиком, покрывая свыше 40% потребностей ЕС. Это обеспечивает стабильные валютные поступления и долгосрочные контракты.   При этом прямой экспорт в Европу ограничен отсутствием общей границы и газопроводов – нефть идёт через Чёрное море и транзитные страны. В этих условиях особенно значимым становится практический вклад ЕС в развитие энергетики региона: инвестиции направляются на обновление инфраструктуры, строительство линий электропередачи, поддержку проектов в области «зелёной» энергетики. ЕС также передаёт технологии — энергоэффективное оборудование, цифровые системы управления, современные турбины и системы учёта. Этот локальный подход не только укрепляет надёжность энергосистем, но и готовит страны Центральной Азии к выходу на более устойчивые и разнообразные внешние рынки.   Однако Центральная Азия – зона активной конкуренции. Китай за последние 20 лет инвестировал свыше $105 млрд преимущественно в инфраструктурные проекты и сырьевые активы, ОАЭ и Саудовская Аравия финансируют проекты в области возобновляемых источников энергии, Россия удерживает влияние через критическую инфраструктуру – газопроводы, линии электропередачи и транспортные маршруты. ЕС должен создавать более гибкие условия, чтобы сохранять интерес стран региона.   Более того, сотрудничество с ЕС способствует росту квалификации энергетиков: более 500 специалистов из Казахстана, Узбекистана, Кыргызстана и Таджикистана обучались по программам Эразмус+, Европейской комиссии и др., а также через партнёрства с европейскими вузами и институтами. Они работают над развитием тарифных моделей, энергоэффективности и цифровых систем учёта.   Инвестиции сталкиваются с барьерами: в Казахстане изменилась тарифная модель, в Узбекистане – задержки оплаты от госкомпаний. Международное агентство «Фитч», которое оценивает надёжность стран для инвесторов, отмечает просрочки по обязательствам инвесторам, что потребовало создания специальной компании, которая официально покупает электроэнергию у частных производителей – «Узэнергосотиш», и дополнительных гарантий от международных институтов.   IV. Стратегические приоритеты и направления развития энергетического сотрудничества с ЕС. Геополитические изменения и переориентация экспортных потоков усиливают важность инфраструктурной связности Центральной Азии с ЕС. Особое значение приобретает Средний коридор – стратегический транспортный маршрут для устойчивой логистики. Казахстан модернизирует порты Актау и Курык, расширяя их пропускную способность и увеличивая флот каспийских танкеров для транспортировки нефти в порт Алат (Азербайджан). Узбекистан и Туркменистан обновляют порт Туркменбаши, создавая региональный логистический узел.   Железная дорога Китай – Кыргызстан – Узбекистан, строительство которой начато в 2022 г., существенно сократит транзитные сроки для энергогрузов в Европу. Транскаспийский газопровод между Туркменистаном и Азербайджаном сможет ежегодно поставлять до 15 млрд. куб. м. газа в ЕС, расширяя экспортные возможности и укрепляя энергетическую автономию региона.   Для интеграции с европейским рынком странам Центральной Азии необходимо устранить фрагментацию тарифов, стандартов и управления сетями. Создание Центральноазиатского энергетического сообщества, по образцу Юго-восточноевропейского, обеспечит юридическую определённость и трансграничную торговлю электроэнергией.   В целом, потенциал партнёрства далеко не исчерпан. При успешной реализации инициатив ЕС и готовности стран Центральной Азии к реформам возможно создание нового энергетического пространства от Европы до Центральной Азии как важного элемента глобальной безопасности и климатической стабильности.   * Институт перспективных международных исследований (ИПМИ) не принимает институциональной позиции по каким-либо вопросам; представленные здесь мнения принадлежат автору, или авторам, и не обязательно отражают точку зрения ИПМИ.

Французское геополитическое издание CONFLITS Revue de Géopolitique переиздало аналитическую записку д-ра Исломхона Гафарова и волонтера ИПМИ Боситхона Исламова.Записка была первоначально опубликована на сайте Geopolitika.no (Норвегия) и отражает растущий международный интерес к динамике безопасности в Центральной и Южной Азии.   В статье анализируется непростое, но стратегически важное «вынужденное сотрудничество» между Афганистаном и Пакистаном на фоне обострения региональной напряженности, включая кризис в Кашмире, конфликты с участием третьих сторон и смену альянсов под влиянием посредничества Китая и влияния Индии.   Читайте на французском языке в CONFLITS Revue de Géopolitique   * Институт перспективных международных исследований (ИПМИ) не принимает институциональной позиции по каким-либо вопросам; представленные здесь мнения принадлежат автору, или авторам, и не обязательно отражают точку зрения ИПМИ.

В своем подробном обзоре для The Diplomat д-р Исломхон Гафаров анализирует тонкое, но стратегическое изменение политики России в отношении Афганистана, управляемого Талибаном. Москва все чаще рассматривает Афганистан не как традиционную зону конфликта, а как часть более широкого центральноазиатского региона — как в экономическом, так и в политическом плане. Центральным элементом этого подхода является введение трудовой миграции из Афганистана в Россию, политический инструмент, который Москва давно использует для укрепления своего влияния в постсоветской Центральной Азии. Недавнее соглашение, подписанное в ходе Петербургского международного экономического форума, об увеличении миграции из Афганистана в Россию свидетельствует не только о прагматичном сотрудничестве, но и о более глубокой попытке стабилизировать отношения с правительством Талибана.   Д-р Гафаров утверждает, что этот новый вектор миграции является частью более широкой российской стратегии по изменению отношения Афганистана к России — не как к бывшему оккупанту, а как к партнеру и источнику экономических возможностей. В то время как Китай продолжает доминировать в заголовках новостей благодаря добыче ресурсов и инвестициям в Афганистан в рамках инициативы «Пояс и путь», Москва тихо создает альтернативные связи — через трудоустройство, гуманитарную помощь и развитие инфраструктуры. Примечательно, что Россия даже превзошла Китай в некоторых аспектах, таких как дипломатическое признание Талибана и предоставление прямых путей трудоустройства для афганских рабочих.   В обзоре также рассматривается геополитическая конкуренция, возникающая в Афганистане между Россией и Китаем. В то время как Пекин расширяет свое влияние на афганские ресурсы и логистику, Россия противодействует этому с помощью проектов по развитию цифровой инфраструктуры и запуска трансафганской железной дороги в сотрудничестве с Узбекистаном. Недавняя отмена афганским правительством крупной китайской нефтяной сделки может дать Москве возможность усилить свое присутствие в энергетическом секторе. Эта конкуренция носит неоднозначный характер, поскольку обе державы сохраняют неформальные границы в Центральной Азии, но, по-видимому, все больше борются за влияние в Афганистане.   В то же время взаимодействие России с Афганистаном определяется сохраняющейся травмой от советско-афганской войны. Д-р Гафаров отмечает, что Москва стремится перекрыть эти исторические воспоминания инициативами в области мягкой силы — от поставок муки до культурных программ — и одновременно решать современные проблемы безопасности. Россия рассматривает экономическое сотрудничество не только как рычаг влияния, но и как меру по борьбе с радикализацией, пытаясь сдержать рост террористических групп, таких как ИГИЛ-КП, посредством стабильности и развития.   В итоге, в аналитической записке рисуется картина постепенной интеграции Афганистана в более широкую политическую структуру России в Центральной Азии. Открывая пути для трудовой миграции и позиционируя себя как надежного партнера на фоне региональных депортаций и ухода Запада, Москва создает новую нарративную линию. Как заключает д-р Гафаров, это может ознаменовать начало длительного присутствия России в экономической и политической структуре Афганистана — эволюцию не через военное вмешательство, а через миграцию, доступ к рынкам и дипломатию.   Читайте аналитическую записку   * Институт перспективных международных исследований (ИПМИ) не принимает институциональной позиции по каким-либо вопросам; представленные здесь мнения принадлежат автору, или авторам, и не обязательно отражают точку зрения ИПМИ.

Как утверждают д-р Исломхон Гафаров и Боситхон Исламов в своей аналитической записке на платформе Geopolitika.no, динамика отношений между Афганистаном и Пакистаном в 2025 году отражает сложное взаимодействие принудительной дипломатии, регионального соперничества и внутренней нестабильности. После эскалации конфликта в Кашмире в апреле-мае 2025 года отношения между Исламабадом и Кабулом вступили в фазу, которую авторы называют «вынужденным сотрудничеством». Хотя пакистанские власти заявили о тактическом успехе в управлении кашмирским фронтом, в аналитической записке подчеркивается, что эта стабильность зависит от спокойствия на афганской границе. Авторы указывают на повышение Пакистаном статуса посланника афганского Талибана до уровня посла как на оборонительный маневр, направленный на предотвращение любого сближения Афганистана и Индии, которое может привести к региональной изоляции Исламабада.   Д-р Гафаров и г-н Исламов подчеркивают важность дипломатических усилий Китая, в частности неформальной трехсторонней встречи, состоявшейся в Пекине в мае 2025 года. Эта инициатива, возглавляемая министром иностранных дел Ван И, направлена не только на сохранение интересов Китая, таких как безопасность Китайско-пакистанского экономического коридора, но и на пересмотр регионального баланса сил с помощью формирующейся оси Пекин-Кабул-Исламабад. Однако авторы предупреждают, что структурные препятствия для афгано-пакистанского сотрудничества остаются серьезными, и главным из них является угроза, исходящая от Техрик-и-Талибан Пакистан (ТТП). По имеющимся данным, ТТП имеет оперативные базы в провинциях Кунар, Нангархар, Хост и Пактика, а также связи с «Аль-Каидой» и ИГИЛ-ИРА, и стало транснациональным дестабилизирующим фактором, влияние которого усилилось именно из-за отсутствия скоординированных антитеррористических мер со стороны двух государств.   В докладе также подчеркивается, что конфликт в сфере безопасности приобретает новые технологические измерения, и с озабоченностью отмечается появление у Талибана возможностей использования беспилотных летательных аппаратов, которые, как утверждается, были разработаны на перепрофилированных западных военных объектах в Кабуле и Логаре. Эта инновация, техническая поддержка которой, по имеющимся данным, поступает из России, Ирана и Китая, знаменует собой переход к войне по доверенности, характеризующейся отрицанием ответственности и технологи Параллельно с этим сепаратизм в Белуджистане, в частности операции BLA, добавляет еще один уровень внутренней уязвимости к стратегическим расчетам Пакистана, поскольку нападения на транспортную инфраструктуру и железные дороги угрожают жизнеспособности долгосрочных проектов региональной интеграции, таких как CPEC и TAPI.   Особенно тревожной тенденцией, отмеченной авторами, является появление нового военизированного образования, Техрик-и-Талибан Кашмир (TTK), которое стремится дестабилизировать как Индию, так и Пакистан в погоне за исламистским порядком. Д-р Гафаров и г-н Исламов утверждают, что потенциальные связи этой группы с афганским Талибаном могут не только разрушить хрупкие отношения Кабула с Исламабадом, но и поставить под угрозу его налаживающиеся дипломатические отношения с Индией и Китаем. Эти угрозы усугубляются массовой кампанией Пакистана по депортации афганских беженцев, которую авторы рассматривают как гуманитарный кризис и угрозу безопасности, поскольку перемещенные лица становятся уязвимыми для вербовки экстремистскими группировками, действующими на слабо контролируемых территориях Афганистана.   В конечном итоге авторы приходят к выводу, что растущая напряженность между Афганистаном и Пакистаном представляет собой прямую угрозу для региональной связности и развития. Нарушения трансграничной торговли, споры по поводу управления трансграничными водными ресурсами и небезопасность вдоль стратегических коридоров, таких как Белуджистан и линия Дюранда, ставят под угрозу крупные инфраструктурные проекты, включая CASA-1000 и TAPI. Хотя маршрут Термез-Кабул считается наиболее жизнеспособным коридором в краткосрочной перспективе, продолжающаяся нестабильность может вынудить региональных игроков перенаправить инвестиции в более надежные альтернативы, такие как иранский порт Чабахар. Таким образом, несмотря на эпизодические дипломатические жесты и посредничество Китая, д-р Гафаров и г-н Исламов описывают региональный порядок, в котором недоверие, воинственность и несовпадение интересов по-прежнему преобладают над сотрудничеством.   Читайте на Geopolitika.no   * Институт перспективных международных исследований (ИПМИ) не принимает институциональной позиции по каким-либо вопросам; представленные здесь мнения принадлежат автору, или авторам, и не обязательно отражают точку зрения ИПМИ.

В XXI веке искусственный интеллект (ИИ) стал не просто технологией, а ключевым элементом глобального стратегического соперничества. Актуальность этой темы обусловлена тем, что исход борьбы за ИИ может перераспределить глобальные центры влияния, изменить баланс сил в мировой политике, трансформировать принципы регулирования цифровых технологий и задать новые стандарты для экономики, обороны и управления обществом. В этой связи особое внимание привлекают Соединённые Штаты и Китай — два ведущих технологических гиганта, чьи амбиции, стратегии и ресурсы формируют архитектуру глобального ИИ-пространства и во многом определяют траекторию его развития.   Текущий уровень развития ИИ. США сохраняют значительный разрыв по объёму частных вложений в ИИ: в 2024 году инвестиции американского сектора достигли $109,1 млрд против $9,3 млрд у Китая. Также в 2023 году США привлекли примерно $67,2 млрд частных инвестиций в ИИ, тогда как Китай – только $7,8 млрд. Американские стартапы лидируют по финансированию: за период 2013–2023 гг. ИИ-компании США получили порядка $335 млрд венчурных вложений против $104 млрд у Китая. В то же время и количественно стартапов в США больше: по оценкам Stanford AI Index, в мире более 10 тыс. активно финансируемых ИИ-компаний, из них 5 509 – американских и 1 446 – китайских.   В научных публикациях ситуация иная: Китай выходит вперёд. По данным Stanford HAI, китайские исследователи публикуют больше ИИ-статей. Так, анализ показателей Global AI Readiness Index отмечает, что по критерию «научных публикаций» Китай занимает 1-е место в мире, обогнав США, которые лишь на 3-м месте. В целом по индексу готовности правительств к ИИ США – на 1-м месте, Китай – лишь на 16-м, что отражает более зрелые институты и инфраструктуру США.   США создали ряд ведущих языковых моделей (GPT‑4/OpenAI, Gemini/Google, Claude/Anthropic и др.), получивших широкую известность. Китайские компании тоже разрабатывают аналогичные системы. Например, чат-бот Baidu Ernie Bot к апрелю 2024 года набрал более 200 млн пользователей. Однако западные продукты всё ещё доминируют по охвату: по данным Al Jazeera, ChatGPT имел около 1,86 млрд просмотров в год, а китайский Ernie – лишь 14,9 млн. Китайское государство требует утверждения любых «генеративных сервисов» перед запуском, в то время как в США регулирование открывается постепенно.   ИИ активно внедряется как в военную, так и в гражданскую сферу обеих стран, охватывая такие направления, как автономные системы, разведка, кибербезопасность, медицина, транспорт и технологии наблюдения.   Государственная стратегия и поддержка. Государственные стратегии обоих стран ставят цель технологического лидерства. В США начиная с 2020 года действует Закон о национальной инициативе по ИИ, создано Национальное управление по ИИ (Select Subcommittee on Artificial Intelligence), приняты планы финансирования (например, в рамках CHIPS Act) на исследования ИИ. В октябре 2023 г. администрация Джо Байдена выпустила Исполнительный указ о «безопасном, надёжном и заслуживающем доверия развитии ИИ», вводящий требования к проверке самых мощных моделей (red-teaming) и разработке стандартов безопасности и приватности. В январе 2025 г. Белый дом Дональда Трампа подписал указ «Об удалении барьеров» и прямо провозгласил политику «поддерживать глобальное превосходство США в ИИ».   В Китае национальная стратегия чётко задаёт курс на 2030 год. С 2017 года действует «План развития ИИ нового поколения», призывающий стать мировым лидером к 2030 г. ИИ включён в приоритеты очередных пятилеток – в частности, 14-я пятилетка 2021–2025 гг. ИИ отведена ключевая роль. Государство инвестирует миллиардные суммы и создаёт «национальные команды»: в список ведущих ИИ-компаний по поручению Госсовета Китая входят Baidu, Alibaba, Tencent, SenseTime, iFlytek и др. При этом Китай активно совершенствует нормативно-правовую базу в области ИИ. Уже к 2021–2023 гг. приняты первые национальные правила для алгоритмов – от рекомендаций контента до «глубокого синтеза» (deepfake) и генеративных моделей. В частности, проект «межведомственных мер» 2023 года требует, чтобы ИИ-выводы были «правдивыми и достоверными» и не нарушали «основные ценности социализма». Все разработчики крупных моделей обязаны зарегистрировать свои алгоритмы и пройти государственную оценку безопасности. Такие меры подчёркивают суть китайского подхода – контроль над информацией и ценностными установками.   Этика и регулирование. Подходы к открытости и этике сильно различаются. В США традиционно поощряются публикации результатов (большинство ИИ-лабораторий делятся кодом и данными), а дискуссия сосредоточена на этике и приватности через существующие законы (GDPR, California Consumer Privacy Act) и руководства (AI Bill of Rights, NIST Framework и др.). В то же время свобода разработки остаётся высокой: открытость стимулирует конкуренцию.   В Китае же усилия направлены на жёсткий государственный контроль. Регулирующие органы требуют предварительного одобрения контента и ввели строгие правила для алгоритмов. Китай «удалён от топ-30» в категориях государственного управления и этики ИИ. Таким образом, Китай делает ставку на централизованный надзор и цензуру, а США – на рыночную конкуренцию и процедуры «саморегулирования» (аудиты, открытые стандарты).   Прогнозы и оценки экспертов. Ожидается, что в ближайшие 5–10 лет соперничество будет только обостряться. RAND Corporation (2025) прогнозирует достижение Китаем паритета в области качества топовых ИИ-моделей уже в текущем году, американские власти осознают риски и активно реализуют двухвекторную стратегию: ограничение технологического экспорта в Китай и стимулирование собственных инноваций за счёт крупных инвестиций и либерального регулирования. Однако прорывы китайских компаний, таких как DeepSeek, Alibaba Cloud, Baidu и Tencent, серьёзно сокращают технологический разрыв, ставя под сомнение долгосрочное лидерство США.   Одним из самых заметных примеров такого прогресса стала компания DeepSeek. Основанная в 2023 году, она уже в январе 2025 года представила чат-бот R1, ставший самой популярной бесплатной программой в App Store США. Модель продемонстрировала сопоставимую с GPT‑4 производительность, особенно в задачах логического мышления и математики, при этом потребляя значительно меньше ресурсов благодаря архитектуре Mixture-of-Experts. Это позволило DeepSeek обучить свою модель на 42 % дешевле, чем западные аналоги, при более высокой пропускной способности. Несмотря на успех, компания уже столкнулась с международными расследованиями по поводу рисков распространения недостоверной информации.   Одновременно китайские эксперты, такие как Чжу Суньчунь — профессор, директор и заведующий Института ИИ при Пекинском университете, которого называют «крестным отцом» китайского ИИ, — заявляет, что «Китаю вполне по силам задавать инициативу» в эпоху генеративного ИИ благодаря ускоренному развитию исследовательской и стартап-экосистемы. Таким образом, будущее лидерства в области ИИ зависит от того, насколько эффективно США сумеют использовать свои преимущества и от того, сможет ли Китай продолжить динамичное сокращение отставания.   В целом большинство прогнозов скептически относится к идее неминуемой гегемонии одной страны. Неправительственные анализы отмечают, что конкуренция в ИИ – это не «холодная война двух сверхдержав», а длительный технологический процесс с преимуществами в разных областях. Пока США лидируют по инвестициям, моделям и коммерческим инновациям, а Китай – по масштабам внедрения и объёму данных. Судьба лидерства в следующем десятилетии во многом будет зависеть от того, кто лучше использует свою экосистему и ресурсы, сохраняет талантливых специалистов и устанавливает баланс между открытостью и безопасностью.   * Институт перспективных международных исследований (ИПМИ) не принимает институциональной позиции по каким-либо вопросам; представленные здесь мнения принадлежат автору, или авторам, и не обязательно отражают точку зрения ИПМИ.

Наргиза Умарова описывает стратегические мотивы, лежащие в основе усилий Узбекистана по созданию транспортной оси «Запад-Юг» в рамках более широких амбиций страны стать ключевым логистическим центром в Евразии. Она утверждает, что в настоящее время доля Узбекистана в грузовых перевозках в Европу остается непропорционально низкой и составляет всего 2,3% от общего объема перевозок в Центральной Азии, несмотря на выгодное географическое положение страны. Она отмечает, что эта маргинальная роль представляет собой как структурное ограничение, так и скрытую возможность. По мере усиления интереса Европы к транспортному сообщению с Центральной Азией, в частности, за счет диверсификации транспортных маршрутов в обход российской инфраструктуры, Узбекистан позиционирует себя как страну, способную удовлетворить растущий спрос на новые геополитически нейтральные коридоры.   Умарова рассматривает это развитие в контексте меняющихся геополитических и экономических отношений между Центральной Азией и Европейским союзом. ЕС, который в настоящее время является третьим по величине торговым партнером Узбекистана после Китая и России, уже наблюдает рост двустороннего товарооборота, особенно в рамках системы торговых преференций GSP+. Экспорт Узбекистана в Европу, в котором преобладают химикаты и уран, отражает как масштаб, так и узкую базу текущих обменов. Таким образом, по ее мнению, расширение транспортного сообщения касается не только логистики, но и фундаментальной реструктуризации экономической интеграции Узбекистана с мировыми рынками, что со временем позволит диверсифицировать экспорт и повысить его стоимость.   С этой целью Умарова выделяет две трансформационные инфраструктурные инициативы. Первая — это железная дорога Китай-Кыргызстан-Узбекистан, которая сократит торговые маршруты между Восточной Азией и Европой почти на 900 километров. Эта железная дорога призвана превратить Южный коридор, ранее маргинализированный из-за санкций против Ирана и логистических трудностей, в конкурентоспособную мономодальную артерию для трансконтинентальной торговли. Хотя она признает, что горный рельеф Кыргызстана может ограничить его масштабируемость по сравнению с более ровными маршрутами Казахстана, Умарова утверждает, что южный путь открывает новые геоэкономические возможности, в частности, благодаря потенциальным связям с Ближним Востоком и Африкой через Иран и Турцию.   Вторая инициатива, которую она рассматривает, — это железная дорога Термез — Мазар-и-Шариф — Кабул — Пешавар, цель которой — создать прямое сухопутное сообщение из Центральной Азии в Южную Азию и к Индийскому океану. По оценке Умаровой, этот так называемый Кабульский коридор может изменить региональные транзитные потоки, предложив альтернативу традиционным северным маршрутам через Россию. В случае успешного соединения с Северным и Средним коридорами афганский маршрут мог бы соединить Северную Европу, Россию, Беларусь, Кавказ и части Южной Европы с Индией и Персидским заливом, при этом Узбекистан стал бы ключевым транспортным узлом. Это не только укрепило бы логистический профиль страны, но и повысило бы ее геостратегическую значимость в условиях фрагментации мирового порядка.   Умарова приходит к выводу, что, хотя Узбекистан не может полностью конкурировать с доминирующим положением Казахстана в сфере региональных грузоперевозок из-за отсутствия выхода к Каспийскому морю и более ограниченной железнодорожной инфраструктуры, эти новые коридоры предлагают пути для смягчения существующих диспропорций. Ключ, по ее мнению, заключается не в том, чтобы копировать модель Казахстана, а в том, чтобы разработать дополнительные маршруты, обслуживающие новые географические регионы и участников. Если Узбекистан сумеет утвердиться в качестве незаменимого звена между Европой, Южной Азией и Ближним Востоком, это может коренным образом изменить региональную транспортную матрицу и обеспечить ему более весомую роль в международной экономической системе.   Читайте на The Diplomat   * Институт перспективных международных исследований (ИПМИ) не принимает институциональной позиции по каким-либо вопросам; представленные здесь мнения принадлежат автору, или авторам, и не обязательно отражают точку зрения ИПМИ.